Блоги Мам, Олеся: Здравствуйте, Лада. Расскажите нам о себе и своей семье. Где вы живете?

Лада: Здравствуйте, Олеся! Мы живём в Подмосковье. Наша семья состоит из 5 человек: я, три дочки (18, 14 и 10 лет) и сын (7 лет). Все совершенно разные:).

Олеся: Лада, кто Вы про профессии? Чем сейчас занимаетесь?

Лада: В данный момент я «работаю» приёмной мамой. Почему в кавычках? Потому что мне трудно называть работой дело, которое очень нравится, приносит массу удовольствия и практически не изменяет привычный образ жизни.

Мне 40 лет, и за свою жизнь я перепробовала разные профессии. У меня есть дипломы медсестры и инженера, я работала риелтором, кассиром, сиделкой, организовывала домашний детский сад, проводила экологические акции, была главным редактором газеты. Всё искала дело, которое будет по душе…

Нашла:). Теперь я с удовольствием занимаюсь детьми, могу спокойно ходить и на родительские собрания, и на концерты (поддержать сына или дочку), дети всегда под присмотром.

Помните, Олеся, как у Аркадия Райкина в сценке? «Кто стукнет, кто шмякнет, кто свистнет, кто брякнет – вместе получается воспитание. А я вот думаю, может вместо милиционера да дворника, лучше родная мама? Ведь он один у неё, кровиночка!» Моя сегодняшняя работа даёт такую возможность.

Олеся: Расскажите, как вы стали приёмной мамой? Что изменилось в вашей жизни с приобретением нового статуса?

Лада: Сразу отвечу на второй вопрос – практически ничего не изменилось. Я всё так же готовлю завтраки-обеды-ужины, проверяю уроки, гуляю с детьми, стираю-убираю, … Просто всего этого стало чуть-чуть больше. И теперь у меня стало больше помощников:).

А вот как я стала приёмной мамой – это интересная история! Дело в том, что я не собиралась ею становиться…

Но я познакомилась с двумя девочками-сёстрами, которые после смерти родителей оказались в детдоме. Старшей тогда было 12 лет, а младшая пошла в первый класс. Мы с ними переписывались и созванивались. И я думала, что так и будет продолжаться до их совершеннолетия. Но жизнь распорядилась по-другому.

Через полгода пребывания в одном детдоме девочек разъединили: младшую сестру отправили жить в другой город. А она и так сильно переживала изменения в жизни, замкнулась и не шла на контакт. Сестра была единственным человеком, рядом с которым девочка была сама собой.

Я ещё полгода отслеживала эту ситуацию, пока не поняла, что воссоединять девочек никто не собирается. Вот и пришлось забрать их к себе…

Олеся: На какие формы поддержки могут рассчитывать сегодня приёмные родители? Чего по-вашему не хватает, а что и вовсе останавливает родителей в желании усыновить ребенка?

Лада: Государство перечисляет приёмным родителям:

• Денежные выплаты на содержание ребёнка
• Зарплату (вознаграждение)

Я обсуждала эту ситуацию с подругами. Всех удивляло только одно: государство готово поддерживать приёмных родителей, и совершенно не обращает внимания на домашних детей.

Взять, к примеру, одинокую маму. Она отдаёт ребёнка в садик-школу для того, чтобы ехать на работу, т.к. деньги нужны. Пособие на ребёнка мизерное (точную сумму не могу сказать, в пределах 1000 рублей). При этом в школу только на питание в месяц уходит 1400 рублей.

Та же самая одинокая мама, но с приёмным ребёнком, получает денежные выплаты от 8 до 13 тысяч рублей в месяц.

А вот что останавливает потенциальных родителей? Я думаю, в первую очередь это миф о тяжёлой наследственности, о родственниках, которые могут предъявить права на ребёнка, о каких-то болезнях. В своей книге я перечисляю все эти мифы и описываю реальное положение дел (книгу можно скачать в блоге или по ссылке «вебинар» ниже).

Плюс ещё в наших СМИ много негативной информации: кто-то где-то отказался от ребёнка, не сошлись характерами или, что ещё хуже, насилие над ребёнком. Такая отрицательная информационная атмосфера отнюдь не располагает к принятию положительного решения.

Поэтому я здесь:). Потому что мой пример из разряда положительных.

Олеся: Посоветуйте, что делать родителям, которые не готовы усыновить ребёнка, но очень хотят помочь детям, оставшимся без родителей?

Лада: Хороший вопрос, Олеся… Я задавала его Александру Гезалову – бывшему детдомовцу, автору многих книг о сиротах, видному общественному деятелю. Он сказал, что единственное дело, которое реально поменяет жизнь ребёнка – забрать его в семью. Всё остальное – это самоутешение.

Это легко понять, если побывать в детдоме и внимательно присмотреться к детям… Они гаснут день ото дня. Хотя внешние условия могут быть самые замечательные! Посмотрите, например, вот этот ролик Ранние отношения и развитие ребёнка . Особенно показательна история про Фаю, с 10-ой минуты. Сравните ребёнка вначале и через полгода пребывания в Доме ребёнка.

Можно оглянуться вокруг – вдруг нужна помощь кому-то рядом? Ведь детей, бывает, забирают из семьи, в которой трудная жизненная ситуация. Сейчас фонды разворачиваются в сторону профилактики социального сиротства. Всегда легче предупредить проблему, чем потом её решать. Самому за эту проблему браться не надо, а вот присоединиться к фонду, в котором работают профессиональные психологи и юристы, можно. В любом случае, это тоже доброе дело.

Я сама была в таком положении, когда очень трудно, когда не берут на работу, потому что маленький ребёнок. Пыталась сама выкарабкаться. И не было тогда человека, который просто подошёл бы и спросил: «Может, тебе нужна помощь?» Один только этот вопрос придал бы сил, честное слово!

Поэтому я здесь. Стараюсь везде и всюду рассказывать о том, как можно помочь детям.

Олеся: Как проходит день в большой и дружной семье? Как дети ладят между собой?

Лада: День, наверное, такой же, как во многих российских семьях. Старшая дочка учится на 3 курсе, уезжает рано утром. Младшие с утра ходят на занятия в кружки. Во вторую смену школа. Вечером ещё кружки через день. Все вместе собираемся за ужином, который часто готовит старшая приёмная дочка – у неё явные способности к кулинарии. Потом проверка уроков и совместное чтение книги перед сном (часто на английском языке, потому что детям нравится слушать, а я люблю этот язык со школы).

Дети молодцы, дружат. Это сильно облегчает взаимоотношения. Бывают, конечно, инциденты, когда младшие поссорятся, но уже минут через 15 снова играют вместе. Они постоянно соревнуются между собой. Вот даже колечки мне сплели из бисера и всё спрашивали, чьё лучше:).

Лада: Сегодня все вместе участвовали в уборке ближайшего к дому леса. Дети ушли с акции с большой неохотой, но нам нужно было успеть на тренировки: кому на балет, кому на баскетбол. В общей сложности собрали 8 мешков с мусором.

В прошлом месяце старшая дочка подбила нас на участие во флэшмобе по запуску . Написали на них пожелания. Один фонарик благополучно застрял (хорошо, что погас быстро), а второй улетел. Завораживающее действие, учитывая вечернее время!

Ещё мы ездили в Центр экономии ресурсов делать скворечники. Заодно узнали много нового про перелётных птиц. И я, наконец-то, поняла, зачем нужны скворечники! Оказывается, они незаменимы в молодом лесу (как раз такой возле нашего дома), потому что птичьему семейству нужно дупло, а на молодых деревьях его не бывает.

Дома мы собираем раздельно отходы и приучаем соседей. Они приносят нам макулатуру, которую мы потом сдаём на переработку. Мы ещё и пластик сдаём, тетрапак, стекло и жесть.

На акции «Блогер против мусора» мы тоже собирали в отдельные мешки стекло и пластик, третий мешок у каждого был для смешанных отходов. Это целая отдельная тема, Олеся! 🙂

Идея акции принадлежит Сергею Доля, популярному блогеру. Он предложил организоваться блогерам в разных городах России на уборку территорий от мусора, тем самым привлечь внимание к проблеме загрязнения городов и природы.

Та акция прошла более чем в 120 городах России. Приняло в ней участие 16000 человек (это только тех, кто заявил о себе).

Олеся: В этом году у вас появился личный блог. Пока в нём не так много записей. Какие планы на будущее? О чем хотите писать?

Лада: Я его завела после неоднократных похвал (наверное, это так можно назвать) со стороны психологов и различных специалистов из службы поддержки приёмных семей. Они почти в один голос повторяли, что девочкам повезло, что они оказались у меня. Что многие ситуации я разрешаю как профессиональный психолог. Это же показали и результаты детско-родительского тренинга, на котором наша молодая 5-месячная семья набрала наибольшее количество баллов по части понимания друг друга. При этом все остальные семьи были со стажем от 6 лет и старше.

Хочу продолжать показывать положительный пример приёмной семьи. Рассказывать о наших ситуациях, путях решения проблем. Хотя я не люблю это слово, мне больше нравится слово задача. У неё априори должно быть решение. Может быть, кому-то наш блог поможет решиться на принятие ребёнка в свою семью.

Олеся: Расскажите о вашем выступлении в рамках марафона «Бумеранг доброты». Как по-вашему, что мешает современным людям быть добрее?

Лада: На марафоне я провела вебинар на тему «Сирота в дом – радость в нём!» (по ссылке можно скачать и книгу, и запись вебинара). Порадовало, что его пришли послушать заинтересованные люди, которые задавали вполне конкретные вопросы. Очень надеюсь, что разговор продолжится в блоге.

Олеся, я не считаю, что современные люди отличаются меньшей добротой. Я вижу, что у людей не хватает времени на то, чтобы делать добрые дела. Когда соучастие, сопереживание вскормлено с молоком матери, то добрые дела естественны, как дыхание, а потому не замечаются. Наш ритм жизни нам же и мешает. Очень много информации поступает к человеку извне. А подумать, осмыслить её нет времени.

На прошлых майских праздниках мы с семьёй уехали на дачу. А Интернет туда не доходит, равно как и сотовая связь. На три дня мы остались наедине с собой.

Когда же мы поехали обратно домой, то у меня было интересное наблюдение. Заработало радио и — как же без этого — пошла реклама за рекламой. О новых квартирах, о каких-то скидках, о том, чтобы куда-то успеть, чтобы ухватить свой кусочек счастья…

А я первые мгновения всё никак в толк не могла взять – зачем мне всё это предлагают?! Зачем мне куда-то торопиться?! Очень резкий контраст был. Меня будто выдернули из меня самой и заставляли слушать и делать то, что мне не было нужно. В этом ритме не было места добрым поступкам. Нужно было успевать за благосостоянием… Трудно было вернуться даже мысленно к тому росточку кедра, от которого я чувствовала тепло и энергию. Даже сейчас, на расстоянии я их чувствую.

Кстати, с этими кедрами тоже интересная история вышла. Я дала объявление в городской газете, что можно взять саженец кедра и посадить в том месте, где хочется. У меня их 100 штук было. Так я не успела до дома доехать, как мне позвонили из редакции: «Лада, мы тут с главным редактором посовещались… Можно мы у вас эти кедры заберём, нас тут много человек, каждому по 5 штучек дадим!» И ведь прижились, кедры-то!

Олеся: А теперь, как мы последнее время практикуем, 3 нестандартных вопроса. Куда бы вы отправились, если бы нашли машину времени?

Лада: К своим предкам. Очень хочется узнать, как жили женщины в нашем РОДу.

Олеся: На какой вопрос вы хотели бы ответить, но вам его не задают?

Лада: «А что ты хочешь?» Не приёмная мама, не сестра, не дочь, а Я…

Олеся: С каким растением вы себя ассоциируете? Почему?

Лада: Берёза. Мне всегда нравилось это стройное дерево с раскидистыми лёгкими ветвями. Я тоже всегда была стройной, с длинными волосами. Раньше, не сейчас:). Помните в кинофильме «Калина красная» герой обнимает берёзу, гладит её, сравнивает с кормилицей? И сок берёзовый я тоже люблю. И листья с почками у берёзы целебные, я их всегда собираю. Красивая она, притягательная, в общем:).

Олеся: Лада, спасибо за интервью! И — традиционный момент — ваши пожелания нашим блогомамам.

Лада: Делайте то, что вам нравится, и то, в чём вы являетесь профессионалами. Тогда на ваши блоги будут приходить:), а вы будете получать удовольствие от ведения блога. А то порой очень скучно в Интернете читать только перепосты.

С Ладой Родионовой беседовала Олеся Пупышева

Я растила приемную девочку, мы ссорились, мирились, постепенно привыкали друг к другу, а меж тем меня не отпускала мысль о маленьком мальчике. Изначально-то я планировала взять мальчика трех-четырех лет, в пару к своей двухлетней дочке. Приемная девочка вовсе не заняла его место в моем сердце — для нее в сердце прорубилась своя комнатка. А комнатка маленького мальчика оставалась незанятой. И в какой-то момент — старшие дети пошли в школу, жизнь немного устаканилась — я решила: ну все, пора. Документы были давно готовы: опека с самого начала дала мне заключение о возможности взять в семью двоих детишек.

Я привычно просмотрела базы, сотни роликов и анкет. Симпатичных мальчиков было превеликое множество: страна большая, в каждом городе по детдому, хорошо еще если не дюжина. Выбрать ребенка было решительно невозможно. Я позвонила узнать про некоторых — ну, узнала. Кемерово, Иркутск, Челябинск, Красноярск — везде чудесные дети, куда же лететь? Я зависла.

Тогда же в привычном мне усыновительском коммьюнити появился благожелательный отзыв о мальчике из детдома нашего города, и я подумала: о, не надо никуда лететь, его и возьму. Но с этим мальчиком как-то не сложилось. Вроде как сначала он был в санатории, и поэтому с ним было нельзя познакомиться. Потом мне отказывались дать на него направление: районная опека отправляла за направлением в городской банк данных, куда надо было записываться за месяц. Я посоветовалась с юристами, все дружно сказали, что это незаконно. Но, пока я суетилась, время шло, и в следующий раз опека сообщила, что мальчика уже навещают другие потенциальные опекуны. А потом на него вроде как подписали согласие. Характерно, что и через полгода тот мальчик оставался в базе — не знаю, в чем там было дело.

Потом я поняла: если не слишком настаивать, не сложится ни с одним ребенком. Окажется, что все дети куда-то подевались: один лечится без права посещений, второго прямо завтра забирают родственники, а третий сам никуда не хочет, потому что слишком любит свой детдом. Но тогда я решила, что действую как-то неправильно. Надо перестать суетиться, и наш мальчик сам нас найдет.

Буквально через пару дней знакомая рассказала о четырехлетнем ребенке, которому ищут родителей. Ни в каких базах его не было, он находился в приюте, и опека (мир не без добрых людей!) хотела устроить его в семью, минуя детдом. Я сразу же позвонила в эту опеку и договорилась подъехать. Начальница опеки характеризовала мальчика как хорошего, но запущенного; по ее словам, в приюте с ним занимались самые разные специалисты. Я не видела даже фотографии ребенка и ничего о нем не знала. Город был другой, но не слишком далекий — я собиралась выехать туда утром и вернуться домой вечером, посмотреть на мальчика и сразу же решить, возьму ли я его. Но в целом я была настроена взять. Нравится, не нравится, мой, не мой... бывают, наверное, случаи тотальной несовместимости, но про себя я поняла, что привязываюсь к тем, кто рядом, просто потому, что они рядом. А как только ты забираешь ребенка, то он уже и твой, и нет никаких вопросов.

Опека дала мне телефон психолога приюта, чтобы мы обсудили наиболее подходящее для посещения ребенка время. Дама-психолог оказалась мутной. Она как-то истерично, с драматичными паузами, поведала мне, что ребенок — практически Маугли, он жил с собакой, питался корешками, мало что умеет, почти не говорит, эмоционально глух, ментально туп и его ужасную отсталость едва ли удастся когда-либо компенсировать. Я слушала ее с некоторым недоумением, она будто сочиняла на ходу какой-то киносценарий. В одну из затянувшихся пауз я вставила, что тоже люблю собак и сама развивалась с явным отставанием, даже и теперь не вполне догнала норму. Даме-психологу не понравился мой настрой. Она выразила сомнения в том, что я понимаю, насколько серьезны проблемы ребенка, и спросила, зачем он мне вообще нужен. Если я ищу обычного здорового мальчика, то это совсем не тот случай. По сути дама-психолог немедленно начала меня отговаривать его брать. Хотя звонила я только для того, чтобы договориться о встрече. Дама-психолог пугала, я настаивала, говорила, что меня не пугают трудности.

— Ну ладно, — недовольно сказала дама-психолог. — Но тогда приезжайте в приют с самого утра, прямо с поезда. А уже потом пойдете в опеку. У меня другие планы, около одиннадцати мне надо будет уйти.

— Но без опеки у меня не будет направления, — сказала я.

— Ничего, я вас и без направления приму. Но это, конечно, между нами, опеке об этом не говорите.

Получалось, что я вступаю в тайный сговор с дамой, которая абсолютно не вызывала у меня доверия. Но из прошлого своего опыта я усвоила, что приятные люди и открытые расклады в таких местах вообще не водятся, и уже смирилась.

Я спросила у дамы, нельзя ли привезти всем детям в группе по игрушке.

— Везите что хотите, — устала сказала она. — У нас детей сейчас четверо, но завтра, кажется, еще одного доставят... Рассчитывайте на пятерых.

Мы с дочками пошли в детский магазин, долго рассматривали игрушки. И в итоге купили связку ярких гелиевых шаров. Ведь дети обожают шары.

Это было очень легкомысленно. Ну и намучилась я потом с этими шарами в поезде! Шары всюду лезли, всем мешали, улетали под потолок. Выяснилось, что они занимают катастрофически много места. Никогда я столько не извинялась.

А тащила я их совершенно зря: дама-психолог засунула всю связку в какую-то кладовку, и приютские дети их так и не увидели.

При встрече психолог произвела на меня еще менее приятное впечатление, чем по телефону. Она оказалась пожилой дамой, одетой во все черное и имевшей безнадежно депрессивный вид. Черты ее лица застыли в выражении уныния и скорби. Мне захотелось спросить, что у нее случилось, и выразить какие-нибудь соболезнования. Но при этом она была еще и сердитой.

В общем, дама-психолог показалась мне довольно безумной. Не сомневаюсь, что я — радостная, взволнованная, растрепанная, с этими дурацкими разноцветными шарами — и подавно показалась ей довольно безумной.

В приюте, расположенном в старом доме в самом центре города, стоял тяжелый запах — может, это мне так не повезло и обычно там все чудесно, а именно в тот день прорвало канализацию. Но я будто попала в какой-то ужастик. Хмурое утро, приют, вонь, сердитая дама в черном.

Говорила она так:

— Ну кто у нас живет? Это отбросы общества, вы же понимаете. Дети алкоголиков, наркоманов, проституток. Городская нищета. Какие тут могут быть гены, задатки? Чего ждать от этих детей? А ваш мальчик — ну мне даже страшно предсказывать его будущее. Психоневрологический интернат? Он вообще не включается, никак. Не ребенок, а овощ — не в физическом смысле, а в ментальном. Каким-то словам мы его тут научили, каким-то фразам, но понимает ли он, что говорит, — да ничего он, похоже, не понимает, повторяет как попугай. Какие там четыре года — ему еще не три и не два... Даже грудной ребенок различает интонации, чувствует настроение, а этот... Ну я вам не советую, понимаете. По-человечески не советую. Вон вы какая цветущая, и у вас ведь есть свои дети, благополучные нормальные дети — ну и растите их, мамочка! Этот ребенок вашу семью разрушит. Вы просто не представляете, с чем столкнетесь.

— У меня уже есть приемный ребенок, — вставила я.

— Так и подавно. Зачем вам еще? Одного уже взяли, намучились, и хватит, хватит...

— А можно на него посмотреть? — спросила я.

— Посмотреть... Но мы же должны подумать и о ребенке. Вам посмотреть — а ему травма. Он вообразит, что вы за ним пришли, а как мы его будем успокаивать, чем мы его утешим? Вы думаете о ребенке? Или вы думаете только о своих удовольствиях? Хочется потетешкать, на руках подержать вот такого звереныша, да? Вам интересно, а у ребенка будет травма.

— Ну погодите, — сказала я, — я же пришла именно на ребенка посмотреть. Я не хочу никого травмировать, но я ведь приехала только за этим.

— А где ваше направление?

— Но вы же сказали, что вам удобнее принять меня с самого утра, а направление я и потом могу поднести?

— Да покажем мы вам ребенка, не волнуйтесь. Не об этом вообще речь. Речь о том, где ребенку лучше. Особенно такому запущенность и сложному. Вот у нас в приюте на пять детей одиннадцать специалистов. А что у вас дома? Вы одна — и пять детей? Вы и суп варите, и пол метете, и детей развлекаете? Сами посудите, где ребенку лучше? Как именно вы собираетесь с ним заниматься? По какой системе? Вы дефектолог, у вас есть психологическое образование?

(Как ни удивительно, у меня есть психологическое образование, и это одно из самых никчемных приобретений в моей жизни.)

— Я считаю, что ребенку в любом случае лучше в семье, — по возможности твердо сказала я. — А можно все же на него посмотреть?

— Чтобы я вам его привела и посадила на колени? Нет, увольте, — не менее твердо сказала дама. — Подписывайте на ребенка согласие, забирайте — и тогда уж рассматривайте. Нам тут лишние слезы не нужны.

— Ну подождите, — сказала я, — если я подпишу согласие на ребенка не глядя, вы же сами скажете, что у нас не налажен контакт и отдать мне его никак нельзя.

— Безусловно, — сказала дама-психолог.

Наш разговор зашел в тупик.

К тому моменту я уже несколько раз прокляла себя за то, что схватилась за предложение прийти пораньше, вместо того чтобы действовать легально, через опеку.

— Но мы можем посетить музыкальное занятие детей, — вдруг сказала дама. — Посмотреть на них вместе. К нам часто заходят всякие комиссии, поэтому дети не обратят на нас внимания.

И мы пошли посещать музыкальное занятие детей.

Поднялись в зальчик, сели на лавочку. Четверо мальчиков и одна девочка прыгали под музыку под присмотром аж четырех воспитателей (одна играла на пианино, другая показывала, как надо прыгать, а еще две прыгали за компанию, подбадривая детишек). Прыгали все невпопад, музыка звучала сама по себе. Психолог показала мне глазами нашего мальчика, он прыгал особенно бестолково, налетая на других. Мальчик как мальчик — глаза-пуговки, темноволосый, курносый, смешной. Внимание на меня он все же обратил — и все остальные обратили, заулыбались. Выглядели дети обычно, и зальчик выглядел обычно — если бы не жуткий запах, все как в любом детсаду. Мы посидели минут пять и ушли.

— Решайте! — сказала дама-психолог. — Я вам свое мнение сказала. Этому ребенку место в специализированном учреждении. Но если вам не хватает проблем — забирайте.

— Ну постойте, — сказала я, — хотелось бы все же познакомиться с ребенком поближе.

— Подписывайте согласие — и знакомьтесь, — непреклонно сказала дама. — А опеке о нашей встрече — ни слова. Вы обещали.

Тем временем на мой выключенный телефон звонила и звонила потерявшая меня опека. Которой я не должна была говорить ни слова, будучи при этом совершенно выбитой из колеи.

Я распрощалась с мрачной дамой, отправилась в опеку, получила направление на посещение ребенка. Все было как-то сложно: одна опека, по месту нахождения приюта, направление выдавала, другая, по месту регистрации ребенка, направление одобряла, еще какое-то управление ставило штампик, а потом направление надо было отнести не в то здание приюта, где я была, а в его центральный офис где-то еще. Я бы никогда никуда не успела и ничего бы не нашла сама, но я догадалась взять такси, и оно послушно возило меня по заданным адресам.

Центральный офис приюта, к счастью, оказался гораздо менее мрачным местом. И даже совсем не вонючим. Мне дали ознакомиться с личным делом ребенка, а тамошний соцработник рассказала мне все, что знает. Соцработник была настроена благожелательно — и к ребенку, и ко мне.

История мальчика была довольно странной. У моей приемной дочки никого не осталось — у нее была только мама, и та умерла. У этого мальчика имелись мама, папа, бабушки, тети с дядями. И все от него почему-то отказались. Эти многочисленные родственники были вполне здоровы, молоды, у них были квартиры в центре города, они не сидели в тюрьме, где-то работали и даже не пили.

— Мама к нам приходила, писала заявление, — сказала соцработник. — И она такая, знаете... Красивая молодая женщина. Ну просто красивая молодая женщина, хорошо одетая, без всяких признаков злоупотребления алкоголем или какими-то веществами. С грамотной речью, негрубая, воспитанная. Вы бы ее встретили на улице — она бы вам понравилась. И она нас так запутала этим. Обычно у нас другой контингент. А тут мы долго не могли понять, что не так. Пришла к нам, пожаловалась на трудные жизненные обстоятельства, попросила пристроить ребенка. На полгода. Мы не сомневались, что она его заберет. А вот как вышло.

Мама и папа мальчика расстались, еще когда мама была беременна. Она хотела оставить ребенка в роддоме. Но ребенка забрал отец. Точнее, его мама, бабушка мальчика. Как-то бабушка его растила, ж или в основном на даче (видимо, там и питались корешками), ближе к зиме возвращались в город. А когда ребенку было почти три года, в опеку позвонили соседи: мол, ребеночек какой-то запущенный, грязный, гуляет в полуголом виде, держась за хвост собаки, смотрит голодными глазами. Опека пошла смотреть на ребеночка. Ребеночек скорее ползал, чем ходил, спал с собакой, ел с собакой. Никакой речи у ребенка не было. Но при этом мальчик был довольно ухоженный и ласковый, он сразу залез на ручки девушки из опеки, весело прыгал, улыбался. И в квартире было чисто, спокойно. Игрушек мало, одежды мало, но что-то все же есть. Бабушка сказала, что с ребенком ей трудно, родители от воспитания абсолютно устранились, а что с мальчиком что-то не то, она и сама видит. Но как уж есть.

Бабушка показалась девушке из опеки вполне адекватной. Девушка решила, что они с бабушкой договорились о том, что та сводит ребеночка хотя бы к терапевту (в поликлинике они ни разу не были), который оценит его состояние, а опека со своей стороны поможет с устройством мальчика в специализированный садик.

Через какое-то время мальчик заболел — ничего особенного, вирус, отит. Но бабушка вызвала скорую помощь, отправила внука в больницу. Сама в больницу не поехала, внука не навещала. Забрать домой после выписки отказалась — с формулировкой «ребенок сложный, им должны заниматься специалисты». Опека отправила ребенка в санаторий и занялась поисками мамы.

Мама нашлась — и всем понравилась. Красивая, молодая, хорошо одетая, без признаков злоупотребления, негрубая, с грамотной речью. Мама сказала, что прямо сейчас взять ребенка не готова, ей надо подготовиться и подготовить друга, с которым она живет, но потом — конечно же, всенепременно, она же мать! (В тот момент опека еще не знала, что двух предыдущих своих мальчиков мама таки оставила в роддоме; дальнейшая их судьба неизвестна.)

Так ребенок перекочевал из санатория в приют. И там им — как иначе? — занялись специалисты. Периодически трехлетнего мальчика отправляли то в больницу, то на отдых, то еще куда-нибудь, исключительно с благими целями. И всякий раз без сопровождения. Везде же другие хорошие специалисты, они справятся с любым сложным случаем. Несколько месяцев ребенок жил как бандероль, которую передают из рук в руки. Как я понимаю, от общей растерянности и с перепуга он довольно быстро выключился. И больше особо не включался. В таком выключенном виде я его и нашла.

Через полгода мама честно ребенка забрала. Перед этим она его несколько раз посетила. По рассказам воспитателей, происходило это так: приходит, дает ребенку шоколадку. Смотрит, как он эту шоколадку ест. Улыбается. Обнимает ребенка. Уходит. При этом мамой мама себя не называла, только по имени. Так, по имени, ребенок ее и запомнил. Света.

Забрав ребенка, Света явно пыталась им заниматься. Потому что о жизни с ней у нашего мальчика остались самые светлые воспоминания. Катались на лошадке, играли в машинки. Ничего плохого, вот совсем. Но длилось это недолго — вскоре Света использовала уже испытанный бабушкой прием. Ребенок заболевает, вызывается скорая, описываются неоднозначные симптомы, ребенок отправляется в инфекционное отделение больницы. Родителей туда по старинке не пускают. Для кого-то это драма, а для кого-то — желанный выход. Пока ребенок был в больнице, Света переехала и поменяла номер телефона. И опека уже не смогла ее найти. Сходили еще раз к бабушке. И к другой бабушке. Попробовали поговорить с отцом ребенка — даже дверь не открыл, послал матом. Дяди с тетями отказались разговаривать — без мата, но в категоричной форме. Из больницы ребенок попал все в тот же санаторий. А из санатория все в тот же приют. Который снова принялся отправлять мальчика то на лечение, то на отдых. Кто бы не стал овощем в таких обстоятельствах?

Дама-психолог сказала:

— Он даже людей не выделяет, не узнает. И это в четыре года! Ни к кому не привязан, никому не рад.

А к кому он должен был привязаться-то, если люди все время менялись?

Опека отчаялась призвать родственников мальчика к ответу и подала в суд на лишение родительских прав. Процедура лишения прав заняла еще несколько месяцев. Отец в суд не явился, но мама, ко всеобщему удивлению, пришла. Но ни с чем не спорила, просто плакала. Она снова была беременна. Красивая молодая женщина.

— Мне жаль, что так получилось, — сказала она.

И было видно, что ей действительно жаль. И всем присутствующим: судье, сотрудникам приюта, сотрудникам опеки — тоже было очень жаль. Но вот так получилось. В целом ребенок провел в больницах, санаториях, приюте больше полутора лет только потому, что опека до последнего надеялась вернуть мальчика в родную семью.

После этого опека сразу же стала искать ему новых родителей. В приюте могут жить только семейные дети, а те, у которых нет родителей, должны быть устроены в детдом. Здорово, если есть возможность на этом этапе передать ребенка в семью. Но не всегда удается быстро такую семью найти.

— Неужели у вас не было своих кандидатов? — спросила я начальницу опеки при встрече. — Ведь такой хороший мальчик. Симпатичный, спокойный. Маленький. И совершенно здоровый, если не считать задержки развития.

— Мы в глаза не видели ни одного кандидата, — ответила она. — Никто тут не хочет ни мальчиков, ни девочек, ни маленьких, ни больших... Вот вы хотите — мы и счастливы.

А говорят — за детьми очереди.

Как только я стала действовать официально, вооружившись направлением, поддержкой опеки и соцработника приюта, чернуха отступила. Начальство приюта предупредило дошкольный филиал о моем визите. Я отправилась туда снова. Дети гуляли, воспитатели были мне уже знакомы, никто не помешал мне сесть на скамейку и спокойно поразглядывать малышей. Наш мальчик сам подошел ко мне, протянул какой-то прутик. Мы даже немного поболтали — если это можно назвать разговором, потому что на все мои вопросы мальчик только называл свое имя. И еще он все время улыбался. Воспитатели тоже со мной поговорили — они были добрыми, простодушными, хотели лучшего для всех своих воспитанников и надеялись, что в семье у нашего мальчика все наладится.

— Он так давно ждет маму! — сказала одна. — К другим ведь приходят, других забирают, а его нет. А он все смотрит, смотрит на ворота. И так его жаль.

— Мальчик-то хороший, не вредный и очень даже смышленый. Это у нас он плохо развивается и чахнет, трудно ему без мамки. А у вас он расцветет, — сказала другая. — Даже не сомневайтесь.

Это был такой разительный контраст с мнением дамы-психолога.

Я вернулась в опеку, написала согласие и уехала домой. Всего за один день в меня загрузилась целая жизнь, еще и разнообразно прокомментированная.

Через неделю все документы были готовы, и я стала официальным опекуном нашего мальчика.

Конечно же, дама-психолог от лица приюта заявила-таки, что я не установила контакт с ребенком и должна навестить его не менее пяти раз, перед тем как забрать. Иначе травма будет слишком чудовищной. Да и вообще опека ведет себя крайне безответственно, раздавая детей кому угодно: лично у нее, специалиста с огромным стажем, моя личность вызывает большие сомнения.

Опека в ответ заметила, что ребенка уже пора переводить в детдом, и эта травма, возможно, будет еще более чудовищной. А препятствование в деле устройства ребенка в семью со стороны приюта иначе как злобными кознями не назовешь. У вас что, есть другие кандидаты? А главное, чего добиваемся, ребята? Вы же потеряете этого ребенка что так, что эдак.

После этого дама-психолог куда-то делась.

Приют собрал небольшой круглый стол, чтобы обсудить все вопросы, связанные с нашим мальчиком, — за него сели медработник, соцработник, другая, чуть менее мрачная психолог, дефектолог, педагог и прочие причастные к делу дамы. Главный совет, который они мне дали:

— Как только вернетесь домой, сразу же покажите ребенка специалистам!

А то его за последние пару лет никому не показывали.

От слова «специалист» я с тех пор вздрагиваю.

Когда я приехала в приют за нашим мальчиком, оказалось, что он меня прекрасно помнит.

Дети снова гуляли, он разглядел меня издалека, побежал мне навстречу и с налета спросил:

— А ты что, мой мама?

— Ну, если ты хочешь, — сказала я, — я буду твоей мамой.

Остальные дети, услышав про маму, окружили меня и стали вопить:

— Мама! Мама!

Хотя к ним вроде приходили. И даже забирали домой. Но, видно, не так уж часто.

— Этот мама мой! — сердито заявил наш мальчик. Схватил меня за руку и потащил к воротам. Как бы я его навещала не менее пяти раз — и не представляю.

Провожать нас вышла дама-психолог с круглого стола. Я сказала ей:

— Ваша коллега говорила, что ребенок никого не узнает и не выделяет. А ведь он меня узнал и уже готов со мной уйти.

— Еще бы, — холодно ответила дама. — То, что ребенок готов идти куда угодно с кем угодно, — это ведь тоже признак умственной отсталости.

На том и расстались.

Продолжение следует

Яна Соколова, взявшая в семью троих приемных детей, рассказывает о мифах вокруг усыновления, «страшной» опеке и пользе Школы приемных родителей

Фото: Дмитрий Лебедев/Коммерсантъ

Я обожаю детей и о том, чтобы взять ребенка из детдома, думала, кажется, всегда. Но я была уверена, что это очень непросто. Вдобавок все мужчины, с которыми у меня случались романы, сомневались даже в том, что стоит заводить собственных детей, а о приемных и речи быть не могло. В 2013 году я одна растила пятнадцатилетнего сына, двенадцатилетнюю дочку и родила еще одну девочку, с которой намеревалась сидеть дома как минимум до детского сада.

Тогда же я прочла множество статей, которые были написаны из-за принятого нашей Думой запрета на усыновление российских детей американцами (так называемый «закон Димы Яковлева»). Из-за этих статей у меня сложилось впечатление, что без американцев мы просто пропадем, потому что наши соотечественники и так неохотно берут детдомовцев, а уж детей с инвалидностью не берут вовсе. И эта тема меня окончательно зацепила, я все сильнее переживала о детдомовских детях. Стала смотреть базы с их фотографиями , видеоролики , снятые в детдомах. И наконец подумала: раз я все равно сижу дома с ребенком, почему бы не взять еще одного и не сидеть сразу с двумя? Это было осенью 2014 года.

Теперь я ращу не только троих кровных, но и двоих приемных детей, двенадцатилетнюю девочку и пятилетнего мальчика, и хочу попробовать рассказать о том, насколько сильно мои представления о приемном родительстве разошлись с реальностью. Конечно, это только мой опыт — то, с чем я столкнулась сама, и то, о чем мне рассказывали другие люди, вовлеченные в тему сиротства: ни на какие глобальные обобщения я не претендую, чего-то наверняка не знаю, а в чем-то ошибаюсь.

Как стать усыновителем или опекуном

Я считала, что взять ребенка из детдома — это какая-то сверхсложная процедура. Что надо собрать уйму документов и на это способны только самые героические граждане. Но список необходимых документов оказался настолько скромен, что мне стало даже неловко: для получения некоторых виз надо приложить больше усилий. Самое трудозатратное — это пройти Школу приемных родителей (ШПР); обычно ШПР занимает пару месяцев. А еще нужно собрать справки о том, что ты где-то работаешь, где-то живешь, не был судим по серьезным статьям и вполне здоров. Добывание этих справок носит, скажем так, механический характер: необходимо просто дойти до некоторого количества учреждений. Ты приходишь за справкой о несудимости — и тебе ее дают, никто тебя при этом ни о чем не спрашивает. Даже сбор медицинских справок в моем случае был абсолютно формальным. Насколько помню, только в наркологическом диспансере меня попросили закатать рукав и поглядели вены. Остальные доктора поставили свои штампики, не вдаваясь в детали моего физического состояния.

Я думала, что у людей, которые хотят взять детей, должно быть довольно много денег, а я всю жизнь редактор с крайне скромной зарплатой; хорошо хоть папы детей помогают. Но выяснилось, что нужно подтвердить свои доходы в пределах прожиточного минимума на каждого члена семьи. В Москве в прошлом году прожиточный минимум был около 12 тысяч рублей в месяц. А уж если твои доходы превышают этот самый прожиточный минимум, то считается, что они ого-го! Ну и когда ты берешь ребенка, тебе за это платят. Сколько платят — зависит от региона и от формы семейного устройства; в Москве это в любом случае больше того самого прожиточного минимума. А в формате приемной семьи тебе платят еще и зарплату. Что касается количества квадратных метров жилплощади, никакой нормы тут нет. Ну, то есть, если у тебя однокомнатная квартира, а ты хочешь взять пятерых, опека, наверное, засомневается в твоей способности комфортабельно разместить всю тусовку. Но если одного — да запросто.

Я думала, что незамужним женщинам детей не дают или дают крайне неохотно. Ладно, если бы у меня не было своих — ну, понятно, что женщина хочет, а не сложилось. Но если своих трое… Но в Школе приемных родителей выяснилось, что в нашей группе на три семейные пары приходится шесть незамужних дам, и почти у всех есть дети. И эта статистика потом подтвердилась: незамужние женщины берут детей никак не реже семейных. Наличие партнера женщине иногда только мешает: сама бы взяла, а вот муж против. А раз ты одна, то сама себе хозяйка, и тут уже никаких разногласий. Что до собственных детей — мне не пришлось особо убеждать опеку в том, что у меня есть большой опыт и хорошая среда для воспитания приемного ребенка: в общении с новыми братьями и сестрами он развивается лучше и ему есть с кого брать пример, чтобы выстраивать здоровые отношения с семьей и с миром. Вдобавок у людей с собственными детьми есть не только опыт, но еще и гораздо меньше иллюзий, чем у бездетных, которые зачастую верят, что малыш окажется тихим ангелом, несущим в дом одну радость.

Выяснилось, что слово «дают» в применении к приемным детям вообще не слишком уместно. Потому что ребенка ты выбираешь сам. Только ты решаешь, какого он должен быть возраста и пола. Ты смотришь базы и можешь познакомиться с кем захочешь. Как только ты получаешь от опеки заключение о праве быть усыновителем или опекуном, ты можешь взять ребенка из любого приюта, детдома и дома ребенка по всей стране. Я думала, опека как-то ограничивает этот размах, но нет, пожалуйста, вези хоть из Магадана.

Вообще же у меня с самого начала была довольно жалкая позиция — я всё переживала: понравлюсь — не понравлюсь, дадут — не дадут… Как если бы я была попрошайкой у парадного подъезда или абитуриентом на вступительном экзамене. Мне казалось, что мне придется доказывать, что я смогу, я сумею! И я вертела у себя в голове эти самые доказательства, воображая, как я излагаю их строгой опеке. Но потом я поняла, что подобный расклад абсолютно неадекватен. Адекватная позиция выглядит так: государству приходится заботиться о детях, оставшихся без попечения родителей. Семейное устройство — приоритетная форма размещения ребенка-сироты. Ты как ответственный гражданин готов взять чужого ребенка в свою семью, предоставив ему наилучшие условия для развития. Дело опеки — помочь тебе в твоем благом начинании. Вы защищаете право ребенка на семью, совместно преодолевая возникающие препятствия. Такой ракурс существенно экономит нервы! Особенно учитывая, что люди в опеках работают разные.

Я много читала об опеках, которые ходят по квартирам и ставят родителям на вид, что у детей грязные носки, а на обед они едят одни сосиски. И у меня сформировалось представление о работнике опеки как о строгом надзирателе, обязанности которого, собственно, в том и заключаются, чтобы ходить по квартирам и ставить на вид. На практике я имела дело с пятью опеками и еще с несколькими поверхностно пообщалась. В каждой работало сколько-то дам разной степени приветливости (мужчин я там не встречала). Все они были завалены миллионом дел и буквально погребены под стопками бумаг; перспектива идти на какую-то неведомую квартиру привела бы их в ужас. Обязанности сотрудниц опеки — устраивать брошенных детей в учреждения и семьи, ходить по судам, вести дела опекунов и усыновителей, давать многочисленные разрешения обычным родителям. Все это сопровождается километрами справок, отчетов и резолюций. Для сотрудниц опеки любая новая история — не важно, ужасная или прекрасная — это дополнительная куча бумаг. Безусловно, попадаются светлые личности, которые готовы сидеть над этой кучей ночами, только бы устроить в семью еще одну малютку. Но есть и обычные ленивые тетки, которые кого угодно встретят унылым зевком. Это не значит, что лично ты им не нравишься. И даже если лично ты им не нравишься — да какая разница? Вы вместе защищаете право ребенка на семью, и все дела. Если опека что-то не рвется защищать права ребенка, а требует лишние справки и тянет время, явно нарушая закон, — это повод для того, чтобы позвонить в Департамент соцзащиты. Иногда достаточно даже и не звонить, а только указать на вероятность такого звонка — и закон прямо на твоих глазах молниеносно одолеет хаос во славу мира на всей земле.

Этой пафосной риторике меня, как ни удивительно, обучили в ШПР. На первом же занятии меня поразило то, что нас стали готовить к бою с инстанциями. Поразило меня это потому, что, как мне казалось, Школа приемных родителей — часть той же государственной машины, что и опека, и детдом, и суд, и банки данных детей-сирот. Но потом я столкнулась с тем же боевым настроем и в опеке, и в детдоме, и в банке данных. Как выяснилось, совершенно все уверены, что именно они абсолютно адекватны. Наш детдом — лучший. Сотрудники нашего банка данных — самые квалифицированные. Зато вот те — ну это просто вообще. Будто спорт какой-то, право слово, и всяк считает, что именно он играет на стороне ребенка. Я тоже втянулась, куда деваться, — вот такой параллельный мир, вот такой странный квест. В Школе приемных родителей в основном учат борьбе с чиновниками — ну ладно, действительно полезно, даже и вне всякого усыновления! Об особенностях приемных детей написана тонна книг, а таких внятных советов по борьбе с инстанциями мне больше нигде не встречалось.

Формально занятия во всех ШПР примерно одинаковые, есть некая общая программа и утвержденные блоки тем: социальный, юридический, психологический, медицинский. Но в реальности занятия ведут конкретные люди, и у всех свой опыт и свои представления о том, чему именно надо учить потенциальных приемных родителей. Вдобавок ШПР открыли довольно много — только в Москве их , а где найти столько специалистов? На мой взгляд, лучше всего было бы привлекать в ШПР опытных приемных родителей, которым можно было бы задавать какие угодно вопросы. Но в моей ШПР такого не было. Никто из наших преподавателей не брал детей в семью — мне показалось, они с ними особо и не сталкивались. И возникало ощущение, что (за рамками отличного курса борца с инстанциями) мы просто делимся друг с другом самыми общими соображениями о том, почему детдом — это зло, а детдомовские дети такие проблемные. Многие вопросы из тех, что у меня были, остались без ответа, а в чем-то меня даже дезинформировали. Но зато нас никто не запугивал! Уже взяв детей, я по какому-то делу обратилась в другую ШПР — и была потрясена тамошней обстановкой: потенциальных приемных родителей буквально отговаривали от затеи взять ребенка, убеждая их, что справиться с такими детьми практически невозможно и их не ждет ничего, кроме криков и слез. Тамошний психолог похвасталась передо мной тем, что, ура, отговорила очередную пару. «А что, они хотели взять трудного подростка?» — пытаясь понять, спросила я. «Нет, малыша», — ответила сотрудница. Я так и не поняла. Положим, бывают случаи, когда семья действительно не справляется и ребенка возвращают в детдом. Но есть и статистика таких возвратов: известно, что в основном детей возвращают родственники, старшие сестры, тети, дяди и особенно бабушки и дедушки, которые берут ребенка под опеку из этических соображений и быстро выгорают, потому что у них не хватает ни душевных, ни физических сил. А так, чего уж, никто не застрахован: сегодня ты бодр и весел, а завтра у тебя обнаружили рак — и что теперь, разве тут подстелешь соломку? Насколько я знаю, почти все мои одногруппники не сошли с дистанции и взяли детей — и, по-моему, это здорово. Потому что при любом раскладе детдом — это зло.

Я очень рассчитывала, что встречу в ШПР единомышленников, которые станут моими друзьями. При этом я предполагала, что мои одногруппники будут поблагополучнее меня: я снимала тогда квартиру в довольно престижном и дорогом районе, а ШПР нашла на соседней улице. Но, пожалуй, только одну семейную пару и незамужнюю даму-юриста (причем именно она в итоге раздумала) можно было назвать относительно обеспеченными: я ходила на занятия вместе со школьным учителем, врачом-терапевтом, косметологом, подростковым психологом, отставным военным, сотрудником издательства, офисным менеджером — словом, с самыми обычными людьми, для которых вопрос о размере ежемесячных выплат на ребенка был весьма актуален. Только обнаружилось, что желание взять ребенка объединило нас ничуть не сильнее, чем роддом в беременность. Люди разные, системы координат и ценности у всех свои, вдобавок дети и их воспитание — это такая нервная тема! Выяснилось, что, когда другие рассказывают о своих взглядах на то, как и за что хвалить и ругать ребенка, не важно, своего или приемного, ты думаешь: «О ужас! Что за дикость!» Впрочем, с одной девушкой мы все же подружились, но скорее вопреки, чем благодаря. Она хотела удочерить новорожденную девочку — и удочерила.

Еще я думала, что родители людей, которые берут детдомовских детей, непременно их поддерживают и одобряют. И переживала, что я-то своей маме даже сказать про эту идею боюсь. Потому что она точно будет против. И я думала, что если об этом узнают в опеке, то заметят: «Похоже, семья-то у вас не слишком благополучная, голубушка! Можно ли вам доверить чужого ребенка, если вы и с собственной мамой не умеете наладить отношения?» А выяснилось, что это самое общее место. Так почти у всех. Бабушки с дедушками поддерживают стремление взять чужого ребенка крайне редко, почти всегда они категорически против, и опека ничего другого и не ждет. Есть объективная проблема в том, что для получения заключения о возможности быть опекуном необходимо письменное согласие всех людей старше десяти лет, проживающих с тобой в одной квартире (а таковыми считаются еще и все прописанные в этой квартире граждане). Но из этой проблемы есть неожиданный выход. Если ты получаешь заключение о возможности быть усыновителем, то ничье согласие тебе не требуется. Потому что у нас до сих пор существует такая поразительная вещь, как тайна усыновления, то есть за тобой закреплено право врать даже собственной маме, что пять, или десять, или семнадцать лет назад ты родила ребеночка, и вот он, милый, наконец нашелся и теперь будет жить с вами! Возникает вопрос: а можно ли потом с таким усыновительским заключением взять ребенка под опеку или в приемную семью? Ответ: да! По крайней мере, мне это удалось, причем два раза.

Выяснилось и то, что идея взять чужого ребенка вообще мало кому близка. Конечно, я не надеялась, что моему решению будет аплодировать весь подъезд. Но и к обрушившимся на меня потокам трэша я оказалась совсем не готова. К моему удивлению, многие мои друзья принялись рьяно меня отговаривать, припоминая случаи неудачного усыновления среди отдаленных знакомых. Говорилось о том, что моя жизнь превратится в ад, дом разрушится, кровные дети меня возненавидят, а приемные по-любому вырастут зверями (сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит!) и рано или поздно всех нас съедят. Но больше всего меня потряс хозяин квартиры, которую мы благополучно снимали без малого шесть лет: узнав о том, что я собираюсь взять ребенка, он сначала сентиментально поздравил меня с этим «героическим решением», а потом доложил о нем своим родственникам; родственники тут же вообразили, что я пропишу к ним «своих детдомовцев», а те не замедлят «оттяпать квартиру», и принялись буквально выгонять нас, истерически вооружившись невероятными обвинениями и угрозами, — это было настолько внезапно и настолько некрасиво, что противно вспоминать.

Сложности со съемной квартирой были крайне некстати еще и потому, что я уже собрала документы и вступила в отношения с опекой по месту жительства. Именно опека по месту твоего фактического проживания должна давать тебе заключение о возможности быть усыновителем или опекуном — после того, как ты относишь в опеку пакет документов, к тебе должны прийти, чтобы поглядеть, как ты живешь: вдруг у тебя посреди квартиры стоит миномет, гостиную ты сдаешь артели таджиков, а у детей вместо игрушек коробок спичек и дохлая крыса? Но в тот прекрасный день, когда к нам уже собиралась пожаловать опека, выяснилось, что я никак не могу предоставить доказательства того, что мы проживем в этой квартире не менее полугода. Узнав об этом, опека заявила, что заключение не даст. Потому что раз приемный ребенок будет жить не здесь, а где-то еще, то заключение должна дать опека из где-то еще. А я к тому моменту успела не только влюбиться в одиннадцатилетнюю детдомовскую девочку, но уже и пообещала детдому вскоре за ней приехать. Поэтому меня буквально охватило отчаяние, и я совершенно растерялась. В порыве этого отчаяния я отправилась в соседний район в опеку по своей прописке, и там, о чудо, обнаружила самую светлую личность, какую только можно себе представить: выслушав мою историю о трусливом хозяине квартиры и детдомовской девочке, сидящей на чемоданах, сотрудница опеки преисполнилась ко мне сочувствием и обещала разрулить ситуацию. В итоге именно она, убедив предыдущую опеку все же составить акт о прекрасности моей съемной квартиры и лично навестив мою квартиру по прописке (лежавшую на тот момент в руинах и абсолютно непригодную для проживания кого бы то ни было), и выдала мне нужное заключение. Я была поражена таким деятельным проявлением доброй воли абсолютно незнакомого мне человека, и об этом вспоминать очень приятно.

Здравствуйте, дорогие читатели! До определенного возраста я считала, что детей из детского дома берут только те, кто физически не может родить своих. Эта тема очень долго обходила меня стороной. Но сейчас я все чаще стала замечать людей с большим сердцем, у которых есть и свои, и приемные дети. Почему?

Кто такие — приемные дети?

Начнем с того, что многие люди (как и я) не имеют наглядного представления о том, как живут малыши в «доме ребенка». Не понимают, какой серьезный отпечаток это накладывает на всю их дальнейшую жизнь. И тут есть две стороны одной медали. Во-первых, дети очень нуждаются в семье. Без семьи у них почти нет шансов на полноценную жизнь. Большинство подростков из детских домов становятся преступниками. Или, как минимум, совершенно не приспособленными к жизни. Подробно о жизни в детских домах рассказывает документальный фильм «Блеф, или С Новым Годом!» Поэтому я не буду ничего пересказывать, лучше сами посмотрите!

Во-вторых, даже если люди усыновили совсем маленького малыша, им будет нелегко помочь ему адаптироваться к новой жизни. Им придется вкладывать в такого ребенка очень много ресурсов. Восполнить нехватку внимания и тепла. Многие приемные дети не умеют распознавать свои потребности. Бесконечно едят и не насыщаются. Не понимают, когда им надо в туалет. При засыпании (а некоторые — и просто в течение дня) качаются вперед-назад.

Истерики у таких детей, как правило, гораздо серьезнее и опаснее, чем у тех, кто жил в семье. Все кризисы проходят гораздо ярче. Приемным родителям придется столкнуться с серьезнейшими внутренними травмами своих детей. И не ждать в ответ огромной благодарности (которая иногда так и не приходит). У большинства малышей в детском доме имеются задержки в развитии. И конечно, множество болезней по неврологии.

Почему не каждый может решиться взять приемного ребенка?

1. Многие люди бояться плохих генов. А также всех психологических травм брошенных малышей.
2. Хочется . И я это очень понимаю. Ведь я не смогу растить бесконечное количество детей. Поэтому если возьмешь кого-то из детского дома, лишишься удовольствия от возможной беременности, вскармливания и т.д.
3. Многие женщины боятся, что не смогут полюбить чужого ребенка. Хотя, как показывает практика, это — самый нелепый страх.
4. Многие люди вообще не хотят иметь много детей. И одного-двух своих им предостаточно.

Однако, несмотря на все это, кто-то приводит в свою семью таких сирот...

Мнение Олега Торсунова по поводу приемных детей.

Семья для приемного ребенка

Удивительно, но даже в нашем материалистичном мире, есть люди, способные мыслить более широко. Их считают сумасшедшими. Их никто не понимает. Но они есть. И это — люди с большим сердцем. По другому никак не скажешь. Для которых нет своих детей и чужих. Для которых то, как человек появился на свет, не имеет большого значения.

Недавно я прочитала у одной приемной мамы такое сравнение: «Если на войне вы увидите, что какой-то ребенок остался без родителей, вы не задумываясь возьмете его к себе. Вы не будете рассуждать, сможете ли вы его полюбить, хватит ли вам на него тепла. Вы просто возьмете его в семью. Также и сейчас... У нас похожая ситуация». Многие приемные мамы считают, что в «доме ребенка» ничуть не лучше, чем на войне. Там бывают неплохие условия для жизни. Всегда кормят, снабжают всем необходимым. Но без любви все это не имеет значения. Детям обязательно нужна семья. Об этом много говорится в фильме, рекомендованном мной выше.

Конечно, нельзя говорить, что все приемные родители — идеальные возвышенные личности. Но большинство из них живут по другим законам. По другим принципам. Я писала про . У них оно не так развито, как у большинства людей. Да, бывает всякое. Бывает и наоборот, что люди берут в семью детей из гордыни, желая ощутить себя спасителем. Но как правило, они быстро разочаровываются в своем решении. Ведь жертва, которую требует приемный ребенок, слишком велика.

А вы задумывались о том, чтоб взять себе приемного ребенка?

Подпишитесь на обновления блога и расскажите о статье в социальных сетях. До связи!

Приемное родительство у нас часто представляют либо прекрасным (толпа румяных деток под руководством строгой, но доброй мамы дружно играют на музыкальных инструментах), либо мрачновато-загадочным (здесь у всех свои варианты). А в жизни получается очень по-разному, но всегда – не так, как задумывалось.

«Милосердие» решило поговорить с приемными мамами. Сегодня мы публикуем первую такую беседу.

Лариса :

— Детей у нас девять – четверо родных, четверо приемных, один усыновленный.

Мысль взять приемных детей у меня появилась очень давно – она из детства.

Когда мне было десять лет, я лечилась в санатории. Там было две палаты с отказниками, и мы за ними ухаживали. Помню, каждая из девочек «выбрала» себе по ребенку, и уже в десять лет трехлетний мальчик называл меня «мама».

Само собой произошло

Первый приемный ребенок в нашей семье появился совершенно случайно, причем так, что у нас практически не было выбора. Племянник моего мужа оказался в ситуации, когда его мама запила. Тогда не было никаких ШПР, не было статуса «родственная опека», никаких пособий… Он просто жил с нами.

Некоторое время была надежда, что его мама образумится. А потом я начала привязываться: у мальчика обнаружились проблемы со здоровьем – и когда ты его лечишь, не спишь ночами… Через некоторое время стало появляться ощущение: «Мое». В итоге он с нами и остался.

Правда, он пришел к нам маленьким – в три месяца мы забрали его из больницы, и это был домашний ребенок – без каких-то детдомовских проблем. Сразу после его появления я сама родила подряд двоих детей, но нашим первым опытом родительства был он.

Честно скажу: вот именно по этому случаю можно писать про «приемное родительство в розовых очках». Тогда мне было восемнадцать, мужу – двадцать, и какими-то вещами мы вообще не заморачивались.

Импульсивное усыновление

А потом было двое своих кровных – мальчик и девочка. И когда мальчики учились уже во втором и первом классе, встретили в школе одноклассника.

Папа у него повесился, а мама – потерялась. Ребенок жил в приюте, его водили в школу, где я как раз еще работала тогда учителем начальных классов.

Ну, познакомились, стали дружить. И тут выясняется: мама ребенка давно погибла, и даже была похоронена как неопознанная. То есть, на наших глазах ребенок получает статус сироты и должен отправиться в детдом. А у нас в планах даже рожать больше не было; единственное – мы с мужем думали, что когда-нибудь позже возьмем девочку. И тут – пожалуйста – взрослый пацан, девять лет, и нужно срочно принять решение!

Честно говоря, брать его в семью я тогда не предполагала. Просто вечером завела разговор: «Представляешь, какая история». А муж вдруг говорит: «Пацана надо срочно забирать!»

Муж в тот момент потерял маму, нестарая женщина, только оформила пенсию и вдруг скоропостижно скончалась! И муж говорит: «Мне в двадцать пять так плохо, а что там у пацана в душе?» И дальше я только помню, как звонила в опеку и плакала в трубку: «Отдайте нам этого Сашу». Уже был такой настрой: «Только не отправляйте его в детдом!» Не знаю, как-то вот слова мужа меня сразу перевернули. Причем я понимала, что шансов у нас мало, потому что мы – без документов, а детдомовская машина уже запущена.

Ну, и тут, конечно, с Сашей были проблемы: травма, учеба, «все скучно», агрессия. А когда я опять родила малыша, и через год у него полезли зубки, он начал ребят иногда покусывать – так, по-детски. И вот Санька в ответ кусал его серьезно. Ну, поговорили, как-то преодолели.

Третий приемный – «запланированный»

А после родов, — не знаю, гормоны это были или что? – появилась мысль: «Хочу дочку!» И я сидела на родительских форумах, читала разные истории… И там пиарили девочку: хорошенькую, черноглазую.

В общем, я спросила согласия мужа, потом очень долго за девочку боролась: ее не отдавали, предупреждали о разных диагнозах… И вот теперь она с нами, но ситуация такая: и с ней тяжело, и без нее тяжело.

Дело вот в чем: у Кати сильное органическое поражение мозга, эпилепсия. Но помимо этого, и психотравмы: от рождения до трех лет она находилась в детском доме, в это же время перенесла несколько тяжелых операций – повалялась по больницам. У Кати полное нарушение привязанности: прошло два года, как она с нами, и у нее до сих пор все женщины «мамы».

Я перечитала кучу литературы, я сгрызла себя. И это – самое страшное – когда ты все время грызешь себя, думаешь: «Почему я все делаю – а результата нет!» Соответственно, развития нет. Точнее, оно такое, которое заметно только мне. Я ее взяла в три, сейчас ей пять, — я ее до сих пор кормлю с ложки, сама она не ест. И это – очень сложно.

Мама-боец и семья в обороне

Семью тряхануло очень серьезно – нашу крепкую дружную семью, которая везде и всегда была вместе.

Через три месяца муж, который все и всегда старается делать для семьи, просто сказал мне: «Или она, или я».

Мужчине вообще сложно принять чужого ребенка – мозг по-другому устроен. А тут – ребенок, который, что бы ты ни делал, как бы ни старался, в ответ может просто весь измазаться какашками. Катя может, например, на детской площадке снять штаны. И для папы это было особенно тяжело. И для детей тяжело, потому что с ней были бесконечные истерики.

Старшая дочка ждала сестру, а получился такой вот «подарок»: все портит, крушит.

Но при этом я понимала, что вернуть ее я не могу. Первый год во мне жил боец, который упорно верил: «Она изменится, у нас все будет хорошо». Семья была в переживаниях, и весь удар я приняла на себя. Обхаживала Катю, как младенца: делаем уроки – я держу ее на руках — уже гарантия, что ничего не натворит. Мальчишкам на двери поставили замки – чтобы они могли отгородиться. Так ребенку обозначили границы, чтобы она не лезла в мир других детей, чтобы они могли от нее отдыхать.

Но Кате я дала понять: у нас она навсегда, надо адаптироваться.

И вот примерно через год мои силы закончились, а у всех остальных, наоборот, началось принятие.

Причем приняли они Катю такой, какая она есть, со всеми закидонами. Теперь им не стыдно с ней выйти. Они ее любят, жалеют. И муж иногда говорит мне: «Успокойся, хочешь, давай я ее покормлю, помою?»

А я так выдохлась, что боялась еще рожать. Теперь понимаю, что наш следующий малыш, наверное, был нам дан специально для Кати. Она вместе с ним начинает проходить все этапы развития. Например, до того вообще не интересовалась игрушками, кроме как «сломать» или «разбить». Теперь иногда трогает его пищалки, тянется погреметь погремушками.

Трудная Катя

И все же я сама Катю еще не приняла. Хотя вижу, что она меняется. Врачи ставят умственную отсталость и говорят: она такой и останется. Но врачи смотрят стандартно. Я вижу, например, что она умеет убрать за собой тарелку в посудомойку. Надо уметь радоваться и таким вещам.

Не то что я себя хвалю… Но в последние годы в детские дома очень много возвратов детей с тяжелыми диагнозами, с психотравмами. Видимо, потому, что люди берут детей на эмоциях: «Ой, он похож! Красивый мальчик!»

Себе я сразу сказала, что Катю не отдам. Ну, не она же меня выбрала. Она сидела там у себя в Доме ребенка, и тут прилетела такая я из Московской области в Екатеринбург к мэру: «Отдайте мне ребенка!» Меня предупреждали: трудная. Получается, привезла – теперь я уже ответственная. Да и близкие не поймут, ее все любят.

Так что, если вы берете ребенка, надо быть готовым ко всему. «Все лечится любовью», «семья все вылечит» — так сказать я теперь не могу, с Катей этот стереотип во мне полностью разрушился. Несмотря на то, что у меня младший малыш девятимесячный, я каждую минуту думаю: «А что она там делает?» «Нет, такой суп я сварить не могу – Катя есть не будет». То есть, если для остальных я мама – дозированно, то для Кати я – мама 24/7. И спасибо, конечно, мужу – не каждый мужчина такую жизнь выдержал бы.

«Мне даже стало себя жалко»

Я поняла, как устала. Раньше на чей-нибудь день рождения любила собрать детей, отвести куда-то в боулинг, заказать красивый торт… И вдруг поняла: у меня нет на это сил, я впадаю в какую-то депрессию. Правда, я сама психолог по образованию, могу свои состояния анализировать. Но тут мне себя прям как-то даже жалко стало.

Вот у старшего сына день рождения, тринадцать лет, у моего сыночка. И нет, чтоб шарики пойти купить, — я сижу, такая вот пустая. И думаю, что мне надо сварить Кате специальную кашу и накормить, потом сварить суп…

И у меня девять детей, а мне всего тридцать лет.

Когда старшие были маленькими, я все брала на себя, но сейчас, родив младшего, понимаю, как важно пойти сделать маникюр, постричься, покраситься, встретиться и поговорить с такими же мамашками … Притом, что я до сих пор кормлю грудью, но у меня есть два-три часа, пока младший спит.

Помню, с Катей я себя корила: «Ты не справляешься», — а потом узнала, что так делать нельзя. То есть, это не я – плохая, это просто сложный ребенок.

Но все равно надо и себе уделять время. Осталось только принять Катю, и не питать каких-то надежд, тогда все и у меня нормализуется.

Еще двое и вера, что все будет хорошо

А недавно мы забрали еще двоих. Братик и сестричка. Я больше полугода следила за ними на одном форуме: их пиарили, пиарили, и никто почему-то не забирал. Муж был против и вообще не хотел меня слушать. Но через полгода сказал: «Я же знаю, ты все равно это сделаешь», — и подписал все документы.

Я прямо с маленьким полетела в Амурскую область, почти на границу с Китаем. Хорошие детишки, они недолго пробыли в детдоме, хотя, конечно, успели всякого там понабраться.

Но я верю, что все будет хорошо, это, не знаю, может быть даже вера в Бога. Когда у нас появляются дети, у нас всегда все хорошо получается. Еще поэтому я верю, что у нас, в конце концов, все будет хорошо даже с Катей, — может быть, потом. Это труд, и это – не год и не два – может, должно пройти и десять лет.

Катя – это, конечно, мой крест за что-то. Даже родственники, когда приезжают к нам, спрашивают про нее: «Зачем ты тащишь это все?»

Но вот зачем-то появился в нашей семье такой ребенок. Наверное, чтобы показать, что не все в жизни так просто.

Ведь нынешние дети часто растут эгоистами, а у нас в семье таких проблем нет. Никто ни разу не сказал: «Ты мне должна». Например, я сейчас очень сильно болела, потом в больницу попал младший. Так помощь и взаимовыручка были удивительные…