На постаменте памятника приведена цитата из письма отца Федора жене: "Харьков- город шумный, центр Украинской республики. После провинции кажется, будто за границу попал". Рядом с этой цитатой - надпись: "Первая столица - отцу Федору". Прообразом скульптуры послужил популярный актер Михаил Пуговкин, сыгравший роль отца Федора в одной из экранизаций "Двенадцати стульев".

Идея поставить этот памятник принадлежит директору видеоканала "Первая столица" Константину Кеворкяну. Он напомнил, что по сюжету, отец Федор писал письмо жене, сидя именно на харьковском вокзале. Кроме того, Кеворкян отметил, что авторы "Двенадцати стульев" начинали свою творческую деятельность тоже в Харькове.

Церемония открытия памятника, проходившая под лозунгом "Ударим монументом по пессимизму и бескультурью!", сопровождалась небольшим театрализованным представлением с участием главных персонажей романа - Остапа Бендера и Ипполита Воробьянинова. Об этом сообщает Интерфакс-Украина .

Кеворкян не сомневается, что в скором времени памятник станет своеобразным символом города. Он уверен, что образ отца Федора будет растиражирован на открытках и фотографиях, а также что перрон вокзала станет местом проведения многих неформальных акций.

Как сообщил Кеворкян, городские власти были против создания такого монумента, однако проект поддержало областное руководство. Кроме того, активное содействие в реализации проекта оказали благотворительный фонд "Пересвет", управление ЮЖД, издательский дом "Ириса", газета "Харьковский курьер".

Через три дня после сделки концессионеров с монтером Мечниковым театр Колумба выехал в Тифлис по железной дороге через Махачкалу и Баку. Все эти три дня концессионеры, не удовлетворившиеся содержимым вскрытых на Машуке двух стульев, ждали от Мечникова третьего, последнего из колумбовских стульев. Но монтер, измученный нарзаном, обратил все двадцать рублей на покупку простой водки и дошел до такого состояния, что содержался взаперти - в бутафорской.

Вот вам и Кислые воды! - заявил Остап, узнав об отъезде театра. - Сучья лапа этот монтер. Имей после этого дело с теаработниками!

Остап стал гораздо суетливее, чем прежде. Шансы на отыскание сокровищ увеличились безмерно.

- В Тифлисе, - сказал Остап, - нам нечего лениться . Нужны деньги на поездку во Владикавказ. Оттуда мы поедем в Тифлис на автомобиле по Военно-Грузинской дороге. Очаровательные виды. Захватывающий пейзаж. Чудный горный воздух! И в финале - всего сто пятьдесят тысяч рублей ноль ноль копеек. Есть смысл продолжать заседание.

Но выехать из Минеральных Вод было не так-то легко. Воробьянинов оказался бездарным железнодорожным зайцем, и так как попытки его сесть в поезд оказались безуспешными, то ему пришлось выступить около «Цветника» в качестве бывшего попечителя учебного округа. Это имело весьма малый успех. Два рубля за двенадцать часов тяжелой и унизительной работы. Сумма, однако, достаточная для проезда во Владикавказ.

В Беслане Остапа, ехавшего без билета, согнали с поезда, и великий комбинатор дерзко бежал за поездом версты три, грозя ни в чем не виновному Ипполиту Матвеевичу кулаком. После этого Остапу удалось вскочить на ступеньку медленно подтягивающегося к Кавказскому хребту поезда. С этой позиции Остап с любопытством взирал на развернувшуюся перед ним панораму кавказской горной цепи.

Был четвертый час утра. Горные вершины осветились темно-розовым солнечным светом. Горы не понравились Остапу.

Слишком много шику! - сказал он. - Дикая красота. Воображение идиота. Никчемная вещь.

У Владикавказского вокзала приезжающих ждал большой открытый автобус Закавтопромторга, и ласковые люди говорили:

Кто поедет по Военно-Грузинской дороге - тех в город везем бесплатно.

Куда же вы, Киса? - сказал Остап. - Нам в автобус. Пусть везут, раз бесплатно. Подвезенный автобусом к конторе Закавтопромторга, Остап, однако, не поспешил записаться на место в машине. Оживленно беседуя с Ипполитом Матвеевичем, он любовался опоясанной облаком Столовой горой и, находя, что гора действительно похожа на стол, быстро удалился.

Во Владикавказе пришлось просидеть несколько дней. Но все попытки достать деньги на проезд по Военно-Грузинской дороге или совершенно не приносили плодов, или давали средства, достаточные лишь для дневного пропитания. Попытка взимать с граждан гривенники не удалась. Кавказский хребет был настолько высок и виден, что брать за его показ деньги не представлялось возможным. Его было видно почти отовсюду. Других же красот во Владикавказе не было. Что же касается Терека, то протекал он мимо «Трека», за вход в который деньги взимал город без помощи Остапа. Сбор подаяний, произведенный Ипполитом Матвеевичем, принес за два дня тринадцать копеек.

Тогда Остап извлек из тайников своего походного пиджака колоду карт и, засев у дороги при выезде из города, затеял игру в три карты. Рядом с ним стоял проинструктированный Ипполит Матвеевич, который должен был играть роль восторженного зрителя, удивленного легкостью выигрыша. Позади друзей в облаках рисовались горные кряжи и снежные пики.

- Красненькая выиграет, черненькая проиграет! - кричал Остап.

Перед собравшейся толпой соплеменных гор, ингушей и осетинов в войлочных шляпах Остап бросал рубашками вверх три карты, из которых одна была красной масти и две - черной. Любому гражданину предлагалось поставить на красненькую карту любую ставку. Угадавшему Остап брался уплатить на месте.

- Красненькая выиграет, черненькая проиграет! Заметил - ставь! Угадал - деньги забирай! Горцев тешила простота игры и легкость выигрыша. Красная карта на глазах у всех ложилась направо или налево, и не было никакого труда угадать, куда она легла.

Зрители постепенно стали втягиваться в игру, и Остап для блезира уже проиграл копеек сорок. К толпе присоединился всадник в коричневой черкеске, в рыжей барашковой шапочке и с обычным кинжалом на впалом животе.

- Красненькая выиграет, черненькая проиграет! - запел Остап, подозревая наживу. - Заметил - ставь! Угадал - деньги забирай!

Остап сделал несколько пассов и метнул карты.

- Вот она! - крикнул всадник, соскакивая с лошади. - Вон красненькая! Я хорошо заметил!

- Ставь деньги, кацо, если заметил, - сказал Остап.

- Проиграешь! - сказал горец.

- Ничего. Проиграю - деньги заплачу, - ответил Остап.

- Десять рублей ставлю.

- Поставь деньги.

Горец распахнул полы черкески и вынул порыжелый кошель.

- Вот красненькая! Я хорошо видел. Игрок приподнял карту. Карта была черная.

- Еще карточку? - спросил Остап, пряча выигрыш.

- Бросай. Остап метнул.

Горец проиграл еще двадцать рублей. Потом еще тридцать. Горец во что бы то ни стало решил отыграться. Всадник пошел на весь проигрыш. Остап, давно не тренировавшийся в три карточки и утративший былую квалификацию, передернул на этот раз весьма неудачно.

- Отдай деньги! - крикнул горец.

- Что?! - закричал Остап. - Люди видели! Никакого мошенства!

- Люди видели, не видели - их дело. Я видел, ты карту менял, вместо красненькой черненькую клал! Давай деньги назад!

С этими словами горец подступил к Остапу. Великий комбинатор стойко перенес первый удар по голове и дал ошеломляющую сдачу. Тогда на Остапа набросилась вся толпа. Ипполит Матвеевич убежал в город. Вспыльчивые ингуши били Остапа недолго. Они остыли так же быстро, как остывает ночью горный воздух. Через десять минут горец с отвоеванными общественными деньгами возвращался в свой аул, толпа возвратилась к будничным своим делам, а Остап, элегантно и далеко сплевывая кровь, сочившуюся из разбитой десны, поковылял на соединение с Ипполитом Матвеевичем.

Довольно, - сказал Остап, - выход один: идти в Тифлис пешком. В пять дней мы пройдем двести верст. Ничего, папаша, очаровательные горные виды, свежий воздух... Нужны деньги на хлеб и любительскую колбаску. Можете прибавить к своему лексикону несколько итальянских фраз, это уж как хотите, но к вечеру вы должны насобирать не меньше двух рублей!.. Обедать сегодня не придется, дорогой товарищ. Увы! Плохие шансы!..

Спозаранку концессионеры перешли мостик через Терек, обошли казармы и углубились в зеленую долину, по которой шла Военно-Грузинская дорога.

Нам повезло, Киса, - сказал Остап, - ночью шел дождь, и нам не придется глотать пыль. Вдыхайте, предводитель, чистый воздух. Пойте. Вспоминайте кавказские стихи. Ведите себя как полагается!..

Но Ипполит Матвеевич не пел и не вспоминал стихов. Дорога шла на подъем. Ночи, проведенные под открытым небом, напоминали о себе колотьем в боку, тяжестью в ногах, а любительская колбаса - постоянной и мучительной изжогой. Он шел, склонившись набок, держа в руке пятифунтовый хлеб, завернутый во владикавказскую газету, и чуть волоча левую ногу.

Опять идти! На этот раз в Тифлис, на этот раз по красивейшей в мире дороге. Ипполиту Матвеевичу было все равно. Он не смотрел по сторонам, как Остап. Он решительно не замечал Терека, который начинал уже погромыхивать на дне долины. И только сияющие под солнцем ледяные вершины что-то смутно ему напоминали - не то блеск бриллиантов, не то лучшие глазетовые гробы мастера Безенчука.

До первой почтовой станции - Балты - путники шли в сфере влияния Столовой горы. Ее плотный слоновый массив с прожилками снега шел за ними верст десять. Путников обогнал сначала легковой автомобиль Закавтопромторга, через полчаса - автобус, везший не менее сорока туристов и не больше ста двадцати чемоданов.

- Кланяйтесь Казбеку! - крикнул Остап вдогонку машине. - Поцелуйте его в левый ледник! После автомобилей долго еще в горах пахло бензинным перегаром и разогретой резиной. Звонко бренча, обгоняли путников арбы горцев. Навстречу из-за поворота выехал фаэтон. В Балте Остап выдал Ипполиту Матвеевичу вершок колбасы и сам съел вершка два.

- Я кормилец семьи, - сказал он, - мне полагается усиленное питание.

После Балты дорога вошла в ущелье и двинулась узким карнизом, высеченным в темных отвесных скалах. Спираль дороги завивалась кверху, и вечером концессионеры очутились на станции Ларс в тысяче метров над уровнем моря.

Переночевали в бедном духане бесплатно и даже получили по стакану молока, прельстив хозяина и его гостей карточными фокусами.

Утро было так прелестно, что даже Ипполит Матвеевич, спрыснутый горным воздухом, зашагал бодрее вчерашнего.

За станцией Ларс сейчас же встала грандиозная стена Бокового хребта. Долина Терека замкнулась тут узкими теснинами. Пейзаж становился все мрачнее, а надписи на скалах многочисленнее. Там, где скалы так сдавили течение Терека, что пролет моста равен всего десяти саженям, там концессионеры увидели столько надписей на скалистых стенках ущелья, что Остап, забыв о величественности Дарьяльского ущелья, закричал, стараясь перебороть грохот и стоны Терека:

Великие люди! Обратите внимание, предводитель. Видите, чуть повыше облака и несколько ниже орла. Надпись: «Коля и Мика, июль 1914 г.» Незабываемое зрелище! Обратите внимание на художественность исполнения! Каждая буква величиною в метр и нарисована масляной краской! Где вы сейчас, Коля и Мика?

Задумался и Ипполит Матвеевич.

Где вы, Коля и Мика? И что вы теперь, Коля и Мика, делаете? Разжирели, наверное, постарели? Небось теперь и на четвертый этаж не подыметесь, не то что под облака - имена свои рисовать.

Где же вы, Коля, служите? Плохо служится, говорите? Золотое детство вспоминаете? Какое же оно у вас золотое? Это пачканье-то ущелий вы считаете золотым детством? Коля, вы ужасны! И жена ваша Мика противная женщина, хотя она виновата меньше вашего. Когда вы чертили свое имя, вися на скале, Мика стояла внизу на шоссе и глядела на вас влюбленными глазами. Тогда ей казалось, что вы второй Печорин. Теперь она знает, кто вы такой. Вы просто дурак! Да, да, все вы такие - ползуны по красотам! Печорин, Печорин, а там, гляди, по глупости отчета сбалансировать не можете!

Киса, - продолжал Остап, - давайте и мы увековечимся. Забьем Мике баки. У меня, кстати, и мел есть! Ей-богу, полезу сейчас и напишу: «Киса и Ося здесь были».

И Остап, недолго думая, сложил на парапет, ограждавший шоссе от кипучей бездны Терека, запасы любительской колбасы и стал подниматься на скалу.

Ипполит Матвеевич сначала следил за подъемом великого комбинатора, но потом рассеялся и, обернувшись, принялся разглядывать фундамент замка Тамары, сохранившийся на скале, похожей на лошадиный зуб.

В это время, в двух верстах от концессионеров, со стороны Тифлиса в Дарьяльское ущелье вошел отец Федор. Он шел мерным солдатским шагом, глядя только вперед себя твердыми алмазными глазами и опираясь на высокую клюку с загнутым концом, как библейский первосвященник.

На последние деньги отец Федор доехал до Тифлиса и теперь шагал на родину пешком, питаясь доброхотными даяниями. При переходе через Крестовый перевал (2345 метров над уровнем моря) его укусил орел. Отец Федор замахнулся на дерзкую птицу клюкою и пошел дальше. Он шел, запутавшись в облаках, и бормотал:

Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя жены!

Эту же фразу он повторял, войдя в Дарьяльское ущелье. Расстояние между врагами сокращалось. Поворотив за острый выступ, отец Федор налетел на старика в золотом пенсне.

Ущелье раскололось в глазах отца Федора. Терек прекратил свой тысячелетний крик. Отец Федор узнал Воробьянинова. После страшной неудачи в Батуме, после того, как все надежды рухнули, новая возможность заполучить богатство повлияла на отца Федора необыкновенным образом.

Он схватил Ипполита Матвеевича за тощий кадык и, сжимая пальцы, закричал охрипшим голосом:

Куда девал сокровище убиенной тобою тещи?

Ипполит Матвеевич, ничего подобного не ждавший, молчал, выкатив глаза так, что они почти соприкасались со стеклами пенсне.

Говори! - приказывал отец Федор. - Покайся, грешник! Воробьянинов почувствовал, что теряет дыхание.

Тут отец Федор, уже торжествовавший победу, увидел прыгавшего по скале Бендера. Технический директор спускался вниз, крича во все горло:

Дробясь о мрачные скалы, Кипят и пенятся валы!..

Великий испуг поразил сердце отца Федора. Он машинально продолжал держать предводителя за горло, но коленки у него затряслись.

А, вот это кто?! - дружелюбно закричал Остап. - Конкурирующая организация!

Отец Федор не стал медлить. Повинуясь благодетельному инстинкту, он схватил концессионную колбасу и хлеб и побежал прочь.

Бейте его, товарищ Бендер, - кричал с земли отдышавшийся Ипполит Матвеевич.

Лови его! Держи!

Остап засвистал и заулюлюкал.

Тю-у-у! - кричал он, пускаясь вдогонку. - Битва при пирамидах или Бендер на охоте! Куда же вы бежите, клиент? Могу вам предложить хорошо выпотрошенный стул!

Отец Федор не выдержал муки преследования и полез на совершенно отвесную скалу. Его толкало вверх сердце, поднимавшееся к самому горлу, и особенный, известный только одним трусам, зуд в пятках. Ноги сами отрывались от гранитов и несли своего повелителя вверх.

У-у-у! - кричал Остап снизу. - Держи его!

Он унес наши припасы! - завопил Ипполит Матвеевич, подбегая к Остапу.

Стой! - загремел Остап. - Стой, тебе говорю!

Но это придало только новые силы изнемогшему было отцу Федору. Он взвился и в несколько скачков очутился сажен на десять выше самой высокой надписи.

Отдай колбасу! - взывал Остап. - Отдай колбасу, дурак! Я все прощу!

Отец Федор уже ничего не слышал. Он очутился на ровной площадке, забраться на которую не удавалось до сих пор ни одному человеку. Отцом Федором овладел тоскливый ужас. Он понял, что слезть вниз ему никак невозможно. Скала шла и опускалась на шоссе перпендикулярно, и об обратном спуске нечего было и думать. Он посмотрел вниз. Там бесновался Остап, и на дне ущелья поблескивало золотое пенсне предводителя.

Я отдам колбасу! - закричал отец Федор. - Снимите меня!

В ответ грохотал Терек и из замка Тамары неслись страстные крики. Там жили совы.

Сними-ите меня! - жалобно кричал отец Федор.

Он видел все маневры концессионеров. Они бегали под скалой и, судя по жестам, мерзко сквернословили.

Через час легший на живот и спустивший голову вниз отец Федор увидел, что Бендер и Воробьянинов уходят в сторону Крестового перевала.

Спустилась быстрая ночь. В кромешной тьме и в адском гуле под самым облаком дрожал и плакал отец Федор. Ему уже не нужны были земные сокровища. Он хотел только одного - вниз, на землю.

Ночью он ревел так, что временами заглушал Терек, а утром подкрепился любительской колбасой с хлебом и сатанински хохотал над пробегавшими внизу автомобилями. Остаток дня он провел в созерцании гор и небесного светила - солнца. Ночью он увидел царицу Тамару. Царица прилетела к нему из своего замка и кокетливо сказала:

Соседями будем.

Матушка! - с чувством сказал отец Федор. - Не корысти ради...

Знаю, знаю, - заметила царица, - а токмо волею пославшей тя жены.

Откуда ж вы знаете? - удивился отец Федор.

Да уж знаю. Заходили бы, сосед. В шестьдесят шесть поиграем! А? Она засмеялась и улетела, пуская в ночное небо шутихи.

На третий день отец Федор стал проповедовать птицам. Он почему-то склонял их к лютеранству.

Направо - замок Тамары, - говорили опытные проводники, - а налево живой человек стоит, а чем живет и как туда попал - тоже неизвестно.

И дикий же народ! - удивлялись экскурсанты. - Дети гор!

Шли облака. Над отцом Федором кружились орлы. Самый смелый из них украл остаток любительской колбасы и взмахом крыла сбросил в пенящийся Терек фунта полтора хлеба. Отец Федор погрозил орлу пальцем и, лучезарно улыбаясь, прошептал:

Птичка божия не знает ни заботы, ни труда, хлопотливо не свивает долговечного гнезда. Орел покосился на отца Федора, закричал «ку-ку-ре-ку» и улетел.

Ах, орлуша, орлуша, большая ты стерва!

Через десять дней из Владикавказа прибыла пожарная команда с надлежащим обозом и принадлежностями и сняла отца Федора. Когда его снимали, он хлопал руками и пел лишенным приятности голосом: И будешь ты цар-р-рицей ми-и-и-и-рра, подр-р-руга ве-е-ечная моя! И суровый Кавказ многократно повторил слова М. Ю. Лермонтова и музыку А. Рубинштейна.

Не корысти ради, - сказал отец Федор брандмейстеру, - а токмо... Хохочущего священника на пожарной колеснице увезли в психиатрическую лечебницу.

, Евгений Петров

Произведения «Двенадцать стульев » Пол мужской Семья жена Катерина Александровна Род занятий священник Роль исполняет Рэм Лебедев
Михаил Пуговкин
Ролан Быков
Дом Делуиз
Борис Раев
Юрий Гальцев

История персонажа

Первая версия романа «Двенадцать стульев», опубликованная в журнале «Тридцать дней » (1928), отличалась от его последующих редакций. Готовя книжное издание произведения, Ильф и Петров внесли серьёзные коррективы в текст, переработали отдельные главы и эпизоды. По словам литературного критика Бориса Галанова писатели избавились от многочисленных «мелких, осколочных, пустяковых» подробностей, присутствовавших в изначальном варианте, и одновременно насытили книгу по-настоящему яркими деталями. Исправления коснулись и одного из самых заметных персонажей романа - отца Фёдора Вострикова. Если в «Тридцати днях» конкурент Остапа Бендера и Кисы Воробьянинова выглядел «чисто водевильным » героем, точно сошедшим со страниц ранних комических миниатюр Ильфа и Петрова, то в более поздних редакциях авторы добавили ему «новых красок» .

Согласно первой версии предпринимательский пыл отца Фёдора не ограничивался разведением кроликов и созданием «мраморного стирочного мыла»; в перечень проектов Вострикова по скорейшему обогащению входила также собака Нерка, купленная им «за 40 рублей на Миусском рынке». Она должна была приносить регулярный элитный приплод от жениха-медалиста, однако на пути к грядущему богатству встал «одноглазый, известный всей улице своей порочностью пёс Марсик» .

Второе приключение в том, что я купил зонтик… Поставил в уголок зонтик и вышел, забыв про него. Через полчаса спохватился, иду и не нахожу: унесли Воскресенье, завтра закрыты лавки, если и завтра дождь, то что со мной будет. Пошёл и купил, и кажется, подлейший, шёлковый, за 14 марок (по нашему до 6 руб.). Из письма Ф. М. Достоевского к жене

Да! Совсем было позабыл рассказать тебе про странный случай, происшедший со мной сегодня. Любуясь тихим Доном, стоял я у моста. Тут поднялся ветер и унёс в реку картузик брата твоего булочника. Пришлось пойти на новый расход: купил английский кепи за 2 р. 50 к . Из письма отца Фёдора к Катерине Александровне

Рецензии и полемика

В одной из первых значительных рецензий на роман, появившейся в «Литературной газете » летом 1929 года, говорилось о том, что Ильфу и Петрову удалось совместить в своём произведении иронию, такт и насмешку. Автор публикации Анатолий Тарасенков отозвался о «Двенадцати стульях» в целом одобрительно и рекомендовал их для дальнейших изданий. Единственное, что показалось критику лишним, - это сюжетная линия, связанная с отцом Фёдором: она, по мнению Тарасенкова, была «чисто искусственно прилеплена к основному сюжету романа и сделана слабо» .

Дискуссия вокруг этого персонажа продолжилась и спустя десятилетия. Если Бенедикт Сарнов считал, что имитация стиля классика, присутствующая в письмах отца Фёдора к жене Катерине Александровне, является оправданной, особенно с учётом того, что Фёдор Михайлович и сам порой прибегал «к такому же пародированию чужих текстов», то литературовед Людмила Сараскина в ответ назвала Ильфа и Петрова «новыми растиньяками », нанёсшими «удар „по вершинным точкам“ Достоевского» .

Характер и судьба

Отцу Фёдору не повезло не только с критиками - его романная участь также оказалась «не только комичной, но и трагичной». Ни один из придуманных им способов обогащения не обернулся успехом, в том числе и погоня за сокровищами Клавдии Ивановны Петуховой. Сначала незадачливый «охотник за бриллиантами» стал жертвой манипуляций заведующего архивом Варфоломея Коробейникова; затем, держа в руках ордер на гарнитур генеральши Поповой, Востриков в поисках бесполезной мебели скитался по стране; приобретя, наконец, стулья и не обнаружив в них клада, он остался в полном одиночестве «за пять тысяч километров от дома, с двадцатью рублями в кармане» .

Диапазон мнений об отце Фёдоре достаточно велик. Борис Галанов увидел в персонаже «стяжателя», которым Востриков оставался «на всех этапах своей духовной и гражданской карьеры» . С ним согласна литературовед Ванда Супа (польск. Wanda Supa ), считающая, что образ этого персонажа несёт в себе черты корыстолюбивых мольеровских героев . К числу защитников Вострикова относится Яков Лурье - по его мнению, отец Фёдор «наивен и добродушен», а его трагическая судьба сродни истории Паниковского из романа «Золотой телёнок » - героев объединяет не только печальный финал, но и «тема бунта маленького человека », восходящая опять-таки к Достоевскому .

Маршрут героя

Дочь Ильи Ильфа - Александра Ильинична - в статье «Муза дальних странствий» прослеживает маршруты «охотников за бриллиантами», отмечая, что в отдельных точках они у конкурентов совпадают, затем расходятся и полностью совмещаются ближе к завершению романа. Маршрут отца Фёдора включает не менее десяти ключевых точек: уездный город N → Старгород → Харьков → Ростов-на-Дону → Баку → Зелёный Мыс → Махинджаури → Батум → Тифлис → Крестовый перевал → Дарьяльское ущелье .

О своих путевых впечатлениях герой рассказывает в письмах, в каждом из которых присутствует неизменная тема: «Брунса здесь уже нет». В письме, отправленном из Харькова, Востриков просит жену забрать долг у зятя 50 рублей и выслать их в Ростов. С донских берегов отец Фёдор оповещает Катерину Александровну об «ужасной дороговизне» и предлагает ей готовиться к новым расходам: на сей раз нужно продать «диагоналевый студенческий мундир». О Баку путешественник рассказывает как о большом городе, который «живописно омывается Каспийским морем », и тут же добавляет, что добраться до Брунса, живущего теперь на Зелёном Мысу, не может из-за отсутствия денег: «Вышли 20 сюда телеграфом». Затем письма сменяются телеграммами: отец Фёдор срочно просит матушку продать что угодно и отправить 230 рублей на приобретение «найденного товара»; та, в свою очередь, откликается отчаянной депешей: «Продала всё осталась без одной копейки… Катя» .

Киновоплощения

В разные годы роль отца Фёдора исполняли Рэм Лебедев , Михаил Пуговкин , Ролан Быков , Дом Делуиз и другие актёры. Среди многочисленных экранизаций романа литератор Борис Рогинский отдельно выделил киноверсию Леонида Гайдая , в которой интерьер жилища Востриковых напоминает убранство музея Фёдора Достоевского :

А ещё Ильф и Петров иногда подписывались псевдонимом - Ф. Толстоевский. Их маленькое озорство превратилось у Гайдая в большое хулиганство. Впрочем, как и у них, совершенно беззлобное и довольно надёжно скрытое .

Отец Фёдор в трактовке Пуговкина - отнюдь не негодяй. Его герой, попав в ситуацию искушения, не может не воспользоваться подвернувшимся случаем; он искренне верит, что сокровища мадам Петуховой теперь никому не принадлежат и обрести их сможет тот, кто окажется ловчее и проворнее. Однако путь к бриллиантам оказывается настолько тернистым, что персонаж Пуговкина не в состоянии долго сохранять изначальное благодушие - он «сначала как бы разогревается, затем плавится, доходит до красного каления, пока не взрывается и не погибает под страшным прессом рухнувшей надежды» .

• 1962 - Двенадцать стульев (Куба) (Рене Санчес)
• 1966 - 12 стульев (Рэм Лебедев)
• 1970 - Двенадцать стульев (США) (Дом Делуиз)
• 1971 - 12 стульев (Михаил Пуговкин)
• 1976 - 12 стульев (Ролан Быков)
• 2004 - Двенадцать стульев (ФРГ) (Борис Раев)
• 2005 - Двенадцать стульев (Юрий Гальцев)

Памятник отцу Фёдору

В 2001 году в Харькове был поставлен памятник Фёдору Вострикову. Романный персонаж внешне похож на исполнителя роли отца Фёдора в гайдаевской картине Михаила Пуговкина - это путешественник, держащий в руках чайник и письмо Катерине Александровне. Надпись, высеченная на постаменте, представляет собой фрагмент эпистолярного рассказа героя об очередной точке в его долгом маршруте: «Харьков - город шумный, центр Украинской республики . После провинции кажется, будто за границу попал».

Примечания

1. Илья Ильф, Евгений Петров. Двенадцать стульев . - М. : Вагриус , 2000. - 464 с. - ISBN 5-264-00504-4 .
2. , с. 10.

– Соседями будем.

– Матушка! – с чувством сказал отец Федор. – Не корысти ради…

– Знаю, знаю, – заметила царица, – а токмо волею пославшей тя жены.

– Откуда ж вы знаете? – удивился отец Федор.

– Да уж знаю. Заходили бы, сосед. В шестьдесят шесть поиграем! А?

Она засмеялась и улетела, пуская в ночное небо шутихи.

На третий день отец Федор стал проповедовать птицам. Он почему-то склонял их к лютеранству.

На четвертый день его показывали уже снизу экскурсантам.

– Направо – замок Тамары, – говорили опытные проводники, – а налево живой человек стоит, а чем живет и как туда попал – тоже неизвестно.

– И дикий же народ! – удивлялись экскурсанты. – Дети гор!

Шли облака. Над отцом Федором кружились орлы. Самый смелый из них украл остаток любительской колбасы и взмахом крыла сбросил в пенящийся Терек фунта полтора хлеба.

Отец Федор погрозил орлу пальцем и, лучезарно улыбаясь, прошептал:

– Птичка божия не знает ни заботы, ни труда, хлопотливо не свивает долговечного гнезда.

Орел покосился на отца Федора, закричал «ку-ку-ре-ку» и улетел.

– Ах, орлуша, орлуша, большая ты стерва!

Через десять дней из Владикавказа прибыла пожарная команда с надлежащим обозом и принадлежностями и сняла отца Федора.

Когда его снимали, он хлопал руками и пел лишенным приятности голосом:

– И будешь ты цар-р-рицей ми-и-и-и-рра, подр-р-руга ве-е-ечная моя!

И суровый Кавказ многократно повторил слова М. Ю. Лермонтова и музыку А. Рубинштейна.

– Не корысти ради, – сказал отец Федор брандмейстеру, – а токмо…

Хохочущего священника на пожарной колеснице увезли в психиатрическую лечебницу.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Землетрясение

– Как вы думаете, предводитель, – спросил Остап, когда концессионеры подходили к селению Сиони, – чем можно заработать в этой чахлой местности, находящейся на двухверстной высоте над уровнем моря?

Ипполит Матвеевич молчал. Единственное занятие, которым он мог бы снискать себе жизненные средства, было нищенство, но здесь, на горных спиралях и карнизах, просить было не у кого.

Впрочем, и здесь существовало нищенство, но нищенство совершенно особое – альпийское. К каждому пробегавшему мимо селения автобусу или легковому автомобилю подбегали дети и исполняли перед движущейся аудиторией несколько па наурской лезгинки. После этого дети бежали за машиной, крича:

– Давай денги! Денги давай!

Пассажиры швыряли пятаки и возносились к Крестовому перевалу.

– Святое дело, – сказал Остап, – капитальные затраты не требуются, доходы не велики, но в нашем положении ценны.

К двум часам второго дня пути Ипполит Матвеевич, под наблюдением великого комбинатора, исполнил перед летучими пассажирами свой первый танец. Танец этот был похож на мазурку, но пассажиры, пресыщенные дикими красотами Кавказа, сочли его за лезгинку и вознаградили тремя пятаками. Перед следующей машиной, которая оказалась автобусом, шедшим из Тифлиса во Владикавказ,

– Давай денги! Денги давай! – закричал он сердито.

Смеющиеся пассажиры щедро вознаградили его прыжки. Остап собрал в дорожной пыли тридцать копеек. Но тут сионские дети осыпали конкурентов каменным градом. Спасаясь из-под обстрела, путники скорым шагом направились в ближний аул, где истратили заработанные деньги на сыр и чуреки.

В этих занятиях концессионеры проводили свои дни. Ночевали они в горских саклях. На четвертый день они спустились по зигзагам шоссе в Кайшаурскую долину. Тут было жаркое солнце, и кости компаньонов, порядком промерзшие на Крестовом перевале, быстро отогрелись.

Дарьяльские скалы, мрак и холод перевала сменились зеленью и домовитостью глубочайшей долины. Путники шли над Арагвой, спускались в долину, населенную людьми, изобилующую домашним скотом и пищей. Здесь можно было выпросить кое-что, что-то заработать или просто украсть. Это было Закавказье.

Повеселевшие концессионеры пошли быстрее.

В Пассанауре, в жарком богатом селении с двумя гостиницами и несколькими духанами, друзья выпросили чурек и залегли в кустах напротив гостиницы «Франция» с садом и двумя медвежатами на цепи. Они наслаждались теплом, вкусным хлебом и заслуженным отдыхом.

Впрочем, скоро отдых был нарушен визгом автомобильных сирен, шорохом новых покрышек по кремневому шоссе и радостными возгласами. Друзья выглянули. К «Франции» подкатили цугом три однотипных новеньких автомобиля. Автомобили бесшумно остановились. Из первой машины выпрыгнул Персицкий. За ним вышел «Суд и быт», расправляя запыленные волосы. Потом из всех машин повалили члены автомобильного клуба газеты «Станок».

– Привал! – закричал Персицкий. – Хозяин! Пятнадцать шашлыков!

Во «Франции» заходили сонные фигуры и раздались крики барана, которого волокли за ноги на кухню.

– Вы не узнаете этого молодого человека? – спросил Остап. – Это репортер со «Скрябина», один из критиков нашего транспаранта. С каким, однако, шиком они приехали. Что это значит?

Остап приблизился к пожирателям шашлыка и элегантнейшим образом раскланялся с Персицким.

– Бонжур! – сказал репортер. – Где это я вас видел, дорогой товарищ? А-а-а! Припоминаю. Художник со «Скрябина»! Не так ли?

Остап прижал руку к сердцу и учтиво поклонился.

– Позвольте, позвольте, – продолжал Персицкий, обладавший цепкой памятью репортера. – Не на вас ли это в Москве на Свердловской площади налетела извозчичья лошадь?

– Как же, как же! И еще, по вашему меткому выражению, я якобы отделался легким испугом.

– А вы тут как, по художественной части орудуете?

– Нет, я с экскурсионными целями.

– Пешком?

– Пешком. Специалисты утверждают, что путешествие по Военно-Грузинской дороге на автомобиле – просто глупость!

– Не всегда глупость, дорогой мой, не всегда! Вот мы, например, едем не так-то уж глупо. Машинки, как видите, свои, подчеркиваю – свои, коллективные. Прямое сообщение Москва – Тифлис. Бензину уходит на грош. Удобство и быстрота передвижения. Мягкие рессоры. Европа!

– Откуда у вас все это? – завистливо спросил Остап. – Сто тысяч выиграли?

– Сто не сто, а пятьдесят выиграли.

– В девятку?

– На облигацию, принадлежащую автомобильному клубу.

– Да, – сказал Остап, – и на эти деньги вы купили автомобили?

– Как видите.

– Так-с. Может быть, вам нужен старшой? Я знаю одного молодого человека. Непьющий.

(1897—1937) и (1903—1942). Отец Фёдор мечтает о собственном свечном заводе, который, по его мнению, позволит ему получать стабильный доход (ч. 1 гл. 3):

"Мечтал отец Востриков о собственном свечном заводе . Терзаемый видением больших заводских барабанов, наматывающих толстые восковые канаты, отец Федор изобретал различные проекты, осуществление которых должно было доставить ему основной и оборотный капиталы для покупки давно присмотренного в Самаре заводика.

Идеи осеняли отца Федора неожиданно, и он сейчас же принимался за работу. Отец Федор вдруг начинал варить мраморное стирочное мыло; наваривал его пуды, но хотя мыло, по его уверению, заключало в себе огромный процент жиров, оно не мылилось и вдобавок стоило втрое дороже, чем "плугимолотовское". Мыло долго потом мокло и разлагалось в сенях, так что Катерина Александровна, проходя мимо него, даже всплакивала. А еще потом мыло выбрасывали в выгребную яму.

Прочитав в каком-то животноводческом журнале, что мясо кроликов нежно, как у цыпленка, что плодятся они во множестве и что разведение их может принести рачительному хозяину немалые барыши, отец Федор немедленно обзавелся полдюжиной производителей, и уже через пять месяцев собака Нерка, испуганная неимоверным количеством ушастых существ, заполнивших двор и дом, сбежала неизвестно куда. Проклятые обыватели города N оказались чрезвычайно консервативными и с редким для неорганизованной массы единодушием не покупали у Вострикова ни одного кролика. Тогда отец Федор, переговорив с попадьей, решил украсить свое меню кроликами, мясо которых превосходит по вкусу мясо цыплят. Из кроликов приготовляли: жаркое, битки, пожарские котлеты. Кроликов варили в супе, подавали к ужину в холодном виде и запекали в бабки. Это не привело ни к чему. Отец Федор подсчитал, что при переходе исключительно на кроличий паек семья сможет съесть за месяц не больше 40 животных, в то время как ежемесячный приплод составляет 90 штук, причем число это с каждым месяцем будет увеличиваться в геометрической прогрессии.

Тогда Востриковы решили давать вкусные домашние обеды. Отец Федор весь вечер при лампе писал химическим карандашом на аккуратно нарезанных листках арифметической бумаги объявления о даче вкусных домашних обедов, приготовляемых исключительно на свежем коровьем масле. Объявление начиналось словами: "Дешево и вкусно". Попадья наполнила эмалированную мисочку мучным клейстером, и отец Федор поздним вечером налепил объявления на всех телеграфных столбах и поблизости советских учреждений.

Новая затея имела большой успех. В первый же день явилось 7 человек, в том числе делопроизводитель военкомата Бендин и заведующий подотделом благоустройства Козлов, тщанием которого недавно был снесен единственный в городе памятник старины, триумфальная арка елисаветинских времен, мешавшая, по его словам, уличному движению. Всем им обед очень понравился. На другой день явилось 14 человек. С кроликов не успевали сдирать шкурки. Целую неделю дело шло великолепно, и отец Федор уже подумывал об открытии небольшого скорняжного производства, без мотора, когда произошел совершенно непредвиденный случай.

Кооператив "Плуг и молот", который был уже заперт три недели по случаю переучета товаров, открылся, и работники прилавка, пыхтя от усилий, выкатили на задний двор, общий с двором отца Федора, бочку гнилой капусты, которую и свалили в выгребную яму. Привлеченные пикантным запахом, кролики сбежались к яме, и уже на другое утро среди нежных грызунов начался мор. Свирепствовал он всего только три часа, но уложил всех 240 производителей и весь не поддающийся учету приплод."