) - о том, кого заставляют расплачиваться за чужую вину [по роману М. Твена"Принц и нищий": о мальчике при дворе, получающем вместо принца полагающиеся ему наказания] (Толковый словарь русского языка , Н. Ю. Шведова, 1992 г., к слову "мальчик").

"Мальчик для битья" на иностранных языках:

Whipping boy (анг.);

Prugelknabe (нем.).

Выражение из романа «Принц и нищий» (1882 г.) американского писателя (1835-1910), где в главе 14 рассказывается о том, что в давние времена при юном наследнике английского престола состоял «паж для побоев», который должен был сносить все телесные наказания, которые полагались за плохую учебу принцу, будущему королю Англии - нельзя же было поднимать руку на «священную персону принца Уэльского», будущего короля Англии:

"Перед обедом Том, с разрешения своих тюремщиков Гертфорда и Сент-Джона, провел приятный часок в обществе леди Елизаветы и маленькой леди Джэн Грей, хотя принцессы были весьма опечалены тяжелой утратой, постигшей королевскую семью. Под конец ему нанесла визит «старшая сестра», впоследствии получившая в истории имя «Марии Кровавой». Она заморозила Тома своей высокопарной беседой, которая в его глазах имела только одно достоинство — краткость. На несколько минут его оставили одного, затем к нему был допущен худенький мальчик лет двенадцати, платье которого, за исключением белоснежных кружев на вороте и рукавах, было сверху донизу черное — камзол, чулки и все прочее. В его одежде не было никаких признаков траура, только пурпурный бант на плече. Он приближался к Тому нерешительным шагом, склонив обнаженную голову, и, когда подошел, опустился на колено. Том с минуту спокойно и вдумчиво смотрел на него и, наконец, сказал:

— Встань, мальчик. Кто ты такой? Что тебе надобно?

Мальчик встал на ноги; он стоял в изящной, непринужденной позе, но на лице у него были тревога и грусть.

— Ты, конечно, помнишь меня, милорд? Я твой паж, мальчик для порки .

— Мальчик для порки ?

— Так точно, ваше величество. Я Гэмфри… Гэмфри Марло.

Том подумал, что его опекунам не мешало бы рассказать ему об этом паже. Положение было щекотливое. Что ему делать? Притвориться, будто он узнает мальчугана, а потом каждым словом своим обнаруживать, что он никогда и не слышал о нем? Нет, это не годится. Спасительная мысль пришла ему в голову: ведь такие случаи будут, пожалуй, нередки. С настоящего дня лордам Гертфорду и Сент-Джону частенько придется отлучаться от него по делам, поскольку они — члены совета душеприказчиков; не худо бы самому придумать способ, как выпутываться из затруднений подобного рода. «Дельная мысль! Попробую испытать ее на мальчишке… и посмотрю, что из этого выйдет».

Минуты две Том в замешательстве тер себе лоб и, наконец, сказал:

— Теперь, мне кажется, я немного припоминаю тебя… но мой разум отуманен недугом…

— Увы, мой бедный господин! — с чувством искреннего сожаления воскликнул паж для порки, а про себя подумал: «Значит, правду о нем говорили… не в своем уме бедняга… Но, черт возьми, какой же я забывчивый! Ведь ведено не подавать и виду, что замечаешь, будто у него голова не в порядке».

— Странно, как память изменяет мне в последние дни, — сказал Том. — Но ты не обращай внимания… я быстро поправлюсь; часто мне достаточно бывает одного небольшого намека, чтобы я припомнил имена и события, ускользнувшие из моей памяти. («А порой и такие, о которых я раньше никогда не слыхал, в чем сейчас убедится этот малый».) Говори же, что тебе надо!

— Дело мелкое, государь, но все же я дерзаю напомнить о нем, с дозволения вашей милости. Два дня тому назад, когда ваше величество изволили сделать три ошибки в греческом переводе за утренним уроком… вы помните это?..

— Д-д-да, кажется помню… («Это даже не совсем ложь: если бы я стал учиться по-гречески, я, наверное, сделал бы не три ошибки, а сорок».) Да, теперь помню… продолжай!

— Учитель, разгневавшись на вас за такую, как он выразился, неряшливую и скудоумную работу, пригрозил больно высечь меня за нее… и…

— Высечь тебя ? — вскричал Том. Он был так удивлен, что даже позабыл свою роль. — С какой же стати ему сечь тебя за мои ошибки?

— Ах, ваша милость опять забываете! Он всегда сечет меня розгами, когда вы плохо приготовите урок.

— Правда, правда… Я и забыл. Ты помогаешь мне готовить уроки, и когда потом я делаю ошибки, он считает, что ты худо подготовил меня… и…

— О, что ты говоришь, мой государь? Я, ничтожнейший из слуг твоих, посмел бы учить тебя ?!

— Так в чем же твоя вина? Что это за странная загадка? Или я и вправду рехнулся, или это ты сумасшедший? Говори же… объясни скорее.

— Но, ваше величество, ничего не может быть проще. Никто не смеет наносить побои священной особе принца Уэльского; поэтому, когда принц провинится, вместо него бьют меня. Это правильно, так оно и быть должно, потому что такова моя служба и я ею кормлюсь*.

* И Яков I и Карл II имели в детстве пажей для порки, которых наказывали всякий раз, когда эти принцы плохо готовили уроки; поэтому я дерзнул для достижения собственных целей снабдить таким же пажом и моего принца (прим. авт.) . "

Примеры

Талеб Нассим Николас

«Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости» (2012 г.): "Если бы я не объявил с вызовом о своем участии в волнениях, а умолчал о нем (как сделали многие мои друзья) и был бы потом выведен на чистую воду, то наверняка превратился бы в мальчика для битья ."

В 1835 году 8 сентября, слабого, болезненного и совершенно не развитого мальчика одиннадцати с половиной лет, отвезли в Новгород-Северское духовное училище в первый приготовительный класс, в старшее отделение. Тогда в духовном училище было три класса: подготовительный, низшее отделение и высшее отделение, в каждом классе два года.

Я был очень прилежный и старательный мальчик, скромный и нежный, руководить моим развитием совершенно некому было. За один год я успел перейти в низшее отделение. После каникул в низшем отделении пошла для меня ужасная жизнь. Теперь без содрогания не могу вспомнить тех бесчеловечных истязаний, каким я подвергался в низшем отделении. Мальчика, не умеющего порядочно читать и писать, заставляли учить латинский и греческий языки. А ученье было в то время: боже сохрани! Задаст учитель, например, правило: слова, кончающееся на …, суть рода конского, например, c -хлеб, с -рыба, с -волос, и таких слов десяток и два и больше. Вот и начинаешь валить: -хлеб и прочее безостановочно, вдруг, споткнулся, забыл дальше. Учитель: "Ну, дальше!", испугаешься и дальше никак не припомнишь, да, вообще, для меня заучивание вподряд слов было в большую тягость. Вместо того, чтобы подсказать слово или направить мальчика, учитель грозно: "Высечь!". Отправляюсь в угол, снимаю штанишки, один ученик садится на голову, другой на ноги, для этого выбирались самые здоровые, лет по пятнадцати - шестнадцати мальцы, а третий - самый здоровый, цензор, порол. Розги у него были всегда свежие, пучки березовые, гибкие, длинные, махнет, аж свистят. Цензора каждый старается задобрить, то блинов принесет ему, то сала, то колбасы, а иногда, бывало, и грош дашь ему. Кем он доволен, того сечет перепуская концы розог через бедную благородную часть, и тогда не так больно, только нужно покрепче кричать. Если заметит это плутовство учитель, тогда достанется и ученику и цензору. Если цензор не милостив или тут стоит учитель и смотри, тогда обольешься кровью, дух запрет и голос пропадает. Перестает малый кричать, учитель, особенно под пьяную руку, начинает злиться: "А, ему не больно, он такой-сякой, притворяется, прибавь ему!". И прибавлял иногда до того, что едва живого поднимали с места, а бывали случаи, без преувеличения, совершенно, по правде говоря, что засекали до смерти.

В день было три урока: до обеда два, от восьми до двенадцати часов, и после обеда один, с двух до четырех часов. Вот на первом уроке, бывало, высечет учитель латинского языка, а на втором - учитель греческого подбавит, и из уроков идешь, бывало, домой, раскорячась. Послеобеденный урок был или нотное пение - обыход или церковный устав. У меня голоса не было, я никак не мог взять в тон, мне казалось, что так беру - до, ми, ре, а выходило не то, опять беда! Тут, бывало, отдуваешься "палями", то есть держишь руку - ладонь, а цензор розгами жарит, аж вспухнет ладонь. Боже сохрани со страху отхватить руку, тогда учитель велит перевернуть розги комлем и, ну, опять жарить, солоно приходилось детишкам от этих паль, это наказание считалось меньшим и допускалось как легкое.

Церковный устав - это маленькая брошюра, бестолковая, какой и выдумать трудно. Бывало, мелешь стихарь, и что взбредет в голову, лишь бы молоть что-нибудь, а как остановишься, так и пропал. Сидит, бывало, пьяный учитель после обеда, спит, вот и мелешь ему, проснется, не понравится ему ответ, или в это время остановишься, или не сумеешь врать, и попал: пали и даже розги. Как все эти зверства переносили детишки, я и не понимаю!

По священной истории и катехизису меньше истязаний было. По русскому языку учили какие то правила из грамматики Греча, склонять, спрягать. Но писать под диктовку, разбирать предложения и сам учитель не умел. О предложениях учили уже в риторике по окончании полного уездного курса учения в семинарии.

Арифметику учили по книжке, не помню, чье руководство, но помню, небольшая квадратная книжонка, с палец толщиной, по ней и научились всем математическим премудростям. Арифметика удавалась мне, за арифметику едва ли хоть раз был наказан. Я по этому предмету всегда был первым. Первенство по арифметике иногда помогало мне. Учитель латинского языка, здоровенный поп, Левицкий, угрюмый такой, он же учитель арифметики, частенько вместо того, чтобы высечь за латинский урок, накажет палями или стоянием на коленях часа полтора. Злой учитель был!

Поведения я был прекрасного, и часто ставили меня в пример другим за то и старались развить у меня способности к древним языкам сечением. Перед Рождеством учитель греческого языка Громаковский отправился свататься в Середину-Буду к нашему благочинному. Ромашково было по дороге, и он заехал почивать к священнику, то есть к моему отцу. Ему не нужно, знает ли его священник или нет, желает ли этот священник принять его или нет, он знает только, что он учитель духовного училища, и уверен, что он такая важная персона, что ему во всех домах священников открыты двери. И, действительно, мать моя, узнав, что господин - учитель ее Санечки, угостила его на славу. Вот этот учитель, по возвращении в училище, и обратил в знак благодарности за гостеприимство, особое внимание на Санечку, он почти каждый день порол меня.

Заберусь, было, в садик на квартире, зубрю, зубрю греческие правила и их исключения, плачу, плачу под кустом, аж из сил выбьюсь, и в награду на другой день получу порку.

Авдитор у меня был истый бурсак, оставшийся на второй курс в то же классе, плечистый, рябоватый и почтенных лет малый, в полосатом простеганном халате, полубосой и оборванный, казенных воспитанников так тогда держали, а кормили хуже свиней… Вот таких то авдиторов и нужно было кормить ученикам, записанным в его эррате. Каждый день до прихода учителя авдитор выслушивал своих учеников, их было пять-шесть, и записывал в эррату: "знает", "ошибается", "нетвердо" и подобное, авдитора поэтому и приходилось ублажать, а мой такой ненасытный был, что трудно было насытить его.

Записанный в эррате "незнающим" становился в классе на коленях еще до прихода учителя и ожидал порки. Учитель, войдя в класс, прежде всего, просмотрит эрраты, учинит порки, а потом уже и начинает заниматься. Все занятия состояли единственно в том, что он переспрашивал заданное, в конце класса задаст урок на следующий день, тем и заканчивал свои занятия. Как учить урок, как понять урок - не его дело.

По четвергам и субботам маленько вольготнее было, в эти дни послеобеденных уроков не было, это раз. Значит свободен от паль и секанций. Были случаи, что начнут жарить малого, а с него, бедняжки, и полезет обед с ароматом на весь класс и без того грязный, вонючий и удушливый. Классов никогда не топили, сидели в тулупах, халатах, словом, кто в чем, лишь Бк теплее было. Второе, по четвергам и субботам всегда блины. В эти дни встаешь, бывало, как только первый колокол в монастыре ударит к заутрени, это, должно быть, часа в три-четыре ночи и раньше. Хозяйка начинает печь блины, наскоро повторим уроки и за блины. Сало крошится небольшими кусочками, жарится, сливается в миску и ставится на стол, и в эту то миску макаешь блины и ешь на здоровье до отвалу.

Здесь много своего рода поэзии. Наевшись блинов, идешь ночью в страшную темь через глубокий овраг над рекой Лесной в монастырь, расположенный на крутой горе и обнесенный высокой каменной оградой, училище было в монастыре. Малейший шорох, малейший писк так и взбудоражит маленькую компанию. Видения и ведьмы так и лезут в глаза, иной мальчишка по уши затонет в снегу, его вытаскивают и сами, в свою очередь, вязнут в снег. Доберешься до класса, а там темь и холод, собьемся в кучу и ждем, дрожа всем телом, рассвета. Крыса, почуяв блины, принесенные авдитору и цензору, подбежит и норовит воспользоваться лакомым кусочком, и боимся, и сбиваемся в тесную кучку. Пошаловливее и посмелее мальчишка выкинет, бывало, какую-нибудь штучку, вроде отлезет потихоньку в другой угол и запищит или заревет, а мы дух притаим и дрожим от страха, как осиновый лист. Зато, когда соберутся товарищи, хвастаешься, что пришел раньше всех и дорогой видел ведьму и ее не испугался. Тяжелы эти воспоминания, но приятны!

Наконец, приблизились каникулы. Меня, должно быть по старанию учителя греческого языка, которого угощала мать моя, Громаковского, в числе других прочитали отличившимся в поведении. И пали, и розги, и страхи - все забыто! Довольный и в радости полетим с братом Иваном, который был уже в высшем, старшем отделении, домой. Тех радостей, которые испытываешь во время каникул под крылышком любящей матери - высказать нельзя.

Старший брат Иван был поспособнее и покрепче меня, но беззаботен и ленив, доставалось и ему. Когда он был в низшем отделении, то раз его и двоюродного брата Елисея, сына Осипа, раз до того попороли, что они на другой день за шестьдесят верст удрали домой. Отец отвел Ивана опять в училище, ублажил, кого следует, и его опять приняли, а Елисея, бедного, исключили.

В это время старший брат наш Василий, отданный в архиерейский хор, был уже в философии и жил в казенном доме в семинарии. Философ много значил, он и дома держал себя как-то иначе, недоступно, его уважали и считали великим человеком. Мать моя порешила отвезти нас, то есть меня и Ивана, в губернию, где мы уже будем находиться под присмотром старшего брата, и где над нами уже не будут так издеваться.

Уездное Черниговское духовное училище находилось в одном здании с семинарией, на втором этаже. В первом этаже - классы словесности и философии, богословский класс - в отдельном флигеле. Вот расходится, бывало, какой учитель и, ну, чинить порку: крик, писк и стук ногами в пол мешают профессору заниматься, и бежит, бывало, снизу гонец с приказом перестать сечь, иногда и сам профессор вскочит в класс и прикажет перестать сечь, вот мы и радехоньки. В Чернигове также посекали, но гораздо меньше. Здесь мне повезло, и здесь вывозила арифметика. Близкое соседство профессора семинарии много облегчало участь бедных мальчишек. В семинарии уже не секли, разве за какие-либо проступки, по решению правления, на семинарском дворе, под колокольчиком, перед всеми учениками. Это было страшным наказанием! Профессора ставили во время уроков за скамейками или в угол на колени, и только, телесных наказаний не употребляли. В Чернигове пошла другая жизнь, я даже не помню, кроме двух случаев, о которых скажу ниже, когда меня секли. Секанция, вообще, была в ходу, старший сек младшего, а младший - еще меньшего. Раз, на "Святого Духа", как теперь помню, лез мальчик в амбар, где мы ночевали: я, брат Иван и еще несколько мальчиков, надзор за которыми был поручен брату Василию, жившему в казенном доме. Я, когда этот мальчик лез на амбар, и дернул его за ногу, тот упал и расшибся. Приходит Василий и, по жалобе мальчика, учинил расправу, несмотря на большой праздник, высек меня. И долго потом смеялись мне: "Дух Святой свыше явился!".

Иван был, как я сказал, в высшем отделении, а ученики высшего отделения уездного училища уже считались персонами важными. Вот, раз, брат Василий, не помню за что, хотел его высечь, но тот не дался. Через несколько дней на квартиру являются четыре служителя из семинарии и брат Василий, растянули, бедняжку, Ивана и здорово попороли. Брат брата сек! Было времечко!

Я также, когда был в философских и богословских классах, сек врученных мне по надзору мальчиков, хотя, правду сказать, очень редко, но все же сек! Без секанции, значит, в то время не было учения.

В Новгород-Северском училище прошли за год меньше, чем в Черниговском, но к каникулам я успел догнать товарищей, и был переведен в высшее отделение, значит, второй год низшего отделения прошел благополучно.

Отец прислал за двести с лишним верст за нами большую телегу на паре лошадок. Тянемся дней пять, но все-таки доберемся до родительского крова. Заедешь, бывало, на полпути к какому-нибудь хохлику, возьмешь бутылку водки за пятак и угостишь его и хозяйку, - нас накормят, постелют сена и лошади дадут корму и за это ничего не возьмут, да еще попросят; "Приезжайте, паннички, в другой раз! А если детишкам по бублику дашь, то хозяйка не знает, чем угостить тебя: "Спасибо вам, добрые хохлики, за ваши угощения!".

Ох, как тяжело было уезжать из дома после каникул! Соберутся знакомые или, лучше сказать, приятельницы матери: одна принесет курицу, другая - десятка два яиц, третья - кусок сала или ветчины. Лошади запряжены, все уложено, и мы уже пообедали. Отец чинно надевает епитрахиль, кладет на стол евангелие и крест и служит напутственный молебен. Тут то пойдут всхлипывания и слезы! И сам отец, бывало, не удержится, читает, а слезы капают. Теперь не провожают детей в училища с таким напутствием, а жаль!

Итак, я ученик высшего отделения. Мать уже начала мечтать, что Сашечка ее перейдет и в семинарию, и, чего доброго, будет богослов. Я, кажется, говорил, что отец зачислил меня дьячком при себе и только поджидал, чтобы я немного подрос, укрепился и научился хоть немного читать и петь, а потом и взять меня из училища на место. Но, когда я перешел в высшее отделение и довольно успешно, то отец уже призадумался над своим намерением, к этому и мать моя ни за что не хотела брать меня из училища.

В высшем отделении я уже был в первом разряде, а к концу курса - в числе первых, вот как! Даже помогал брату Василию в репетиторстве стоявших с ним мальчиков. Считаю не лишним заметить, что в Черниговском духовном училище был такой обычай: после каникул философ или богослов нанимает квартиру на несколько мальчиков, потом идет к смотрителю училища, несет определенную, за каждого мальчика, дань, и смотритель, смотря по величине дани, присылал на квартиру более или менее богатых отцов мальчиков. Старший уславливается в цене и за содержание и за репетиторство. Содержание, большей частью, по условию доставлялось натурою, а за репетиторство, помнится, по пятьдесят копеек в месяц. Я, как привыкший в доме к хозяйству, заведовал хозяйственной частью, а Иван любил петь, музыку, ходить в гости и даже потанцевать, он уже был ведь словесник, поэтому и не любил хозяйство, он и учился, спустя рукава, и кончил семинарию во втором разряде. В высшем отделении, помнится как теперь, учился географии так: с вечера вызубришь урок по учебнику, потом, пораньше утром, на другой день, запасаясь сальным огарком, отправишься в бурсу. В бурсе была одна единственная карта Европы на все училище, засаленная, запачканная, оборванная, висит она в темной конуре. Воздух, тут же и спят, - хоть топор вешай! Вот около этой то карты и теснимся мы, пришедшие из квартир, чтобы черпать сведения о земном шаре. Если бы тогда показал нам кто-нибудь глобус, то мы смотрели бы на него, как на чудо, и, конечно, не поверили бы, что Земля наша такая круглая!

Особенно врезалось в память преподавание в этом классе латинского языка. Смотритель училища иеромонах Платон читал или, лучше сказать, учил нас латыни. Рыжеватый, небольшого роста, мозглявый монах был для нас страшной грозою. Переводили Корнелия Непета, учили грамматику. По четвергам было повторение из грамматики, пройденного за неделю, четверг был каким-то особенным днем у смотрителя, а у нас - днем секанций. Черт его знает что, но только в четверг смотритель всегда был зол, как лютый зверь.

Сидим в классе, ни живы, ни мертвы, дыхание притаишь, бывало, не шелохнешься и глаза не поднимаешь. Муха зажужжит, и гул на весь класс. Тут правила его любимые на "ит", "ио", "ино" и пойдут в ход. Боже сохрани, кто ошибется! Порка немилосердная. Вот, раз, аж теперь с ужасом вспоминаю, в один из этих четвергов досталось мне. В этом классе я был уже в числе первых учеников, и за два года, курс был двухгодичный, высекли меня только один раз. Помню, кто-то из товарищей в задний карман всунул мне карты, не припомню, как инспектор нашел их у меня, только на другой день, несмотря на то, что я был лучший ученик и даже старший квартирный, меня инспектор высек, но, правду сказать, только для срама.

Квартирный старший - вот, что за персона я был. Лучшему ученику высшего отделения поручается надзор за несколькими квартирами, он обязан был посещать их, записывать в свой журнал все неисправности и шалости учеников. Придешь, бывало, на квартиру, все перед тобой на вытяжку, и как только уходишь, так окольными путями гонец и отправляется на следующую квартиру дать знать товарищам, что старший идет. Обо всем старший доносит инспектору, надзирателей и помощников инспектора помимо старших не было. Старшие были не только в уездном училище, но и в семинарии.

Вот в один то из четвергов, это было уже в конце второго года, перед переходом уже в словесность, когда на нас уже смотрели, как на великих людей, со мной и случился казус. Я сидел на первой скамейке недалеко от учителя, около меня сидел косноязычный товарищ - Хорошенко. Тот что-то из под руки, не оборачиваясь, конечно, все, как говорят, сидели как свечки, я улыбнулся, смотритель заметил: "Высечь!" крикнул. Высекли, иду на место, "Стань на колени!". Стою до конца урока перед скамьей на коленях. На другой день прихожу в класс и сажусь на свое место, входит смотритель: "Липский, кто тебе позволил сесть? - я молчу, - Ступай туда!", и махнул рукой на скамью "прокаженных". Класс наш был узкий и длинный, в одном конце стоял стол для учителя и стул, по сторонам - скамьи для учеников, а напротив стола у самой стены - скамья для прокаженных. На эту то скамью отправлялись, как в отдаленные места, самые ленивые и негодные ученики или в чем-либо провинившиеся, они считались погибшими. Исключения делались для тех только, чьи отцы являлись к смотрителю с поклоном и приличными подношениями, а любил этот поганец подношения! Не только рубли, но и четвертаки и пятаки медные брал. За меня брат Василий ничего за последнее время не давал, вот он и захотел за эту дерзость проучить меня.

С одной стороны без вины порка, с другой - изгнание самолюбивого мальчика на скамью прокаженных так потрясло меня, что я на другой же день заболел горячкой. По просьбе брата Василия, он был уже в это время богослов и сверх того студент, старший в корпусе, и оканчивал курс, приезжал на квартиру ко мне семинарский доктор. Мне все хуже и хуже, жар страшный, несколько дней уже ничего не сознаю, губы покрылись черным налетом. Приезжает доктор и говорит: "Больше не приеду, он умрет". Сидят братья надо мой и плачут. Экзамены уже идут, скоро и домой ехать, а как без Саши показаться маменьке, она не перенесет такого горя! Сидят и плачут. Входит хозяйка, она любила нас, мы все время стояли у нее, и любила она нас, как своих детей. Царство небесное этой доброй Марфе Петровне!

Ее все знали, и редко кто не оставался должен ей за квартиру, расчеты велись с нею по получении священнических мест, а много пошло и на молитвы. Она очень набожна была, не ханжа, а истинная христианка и трудолюбивая женщина, из горничных Стоянского, бывшего прежде председателем в Чернигове гражданской палаты, а потом председателя управы благочиния в Питере и, наконец, где-то губернатором. В Чернигове был его дом, им заведовала Марфа Петровна и даже отчеты, которые мы составляли, посылала ему. У нее был один единственный сын от этого Стоянского, он учился в духовном училище, а потом в семинарии по протекции Стоянского, тогда в семинарии никому, решительно, не дозволялось учиться, кроме духовных. Вот Марфа Петровна и говорит: "Бегите, просите Шнейдера в богоугодном заведении!", так называлась большая, хорошая, впрочем, городская больница, там старшим доктором бел немец Шнейдер, он, говорили, особенно хорошо лечил горячки. Побежал старший брат. Приезжает вечером доктор, я этого ничего уже не помнил, осмотрел меня и сказал: "Если переночует, то завтра утром привезите в больницу, я приму, прошение подадите после". Утром раненько вынесли меня на подушках в телегу и повезли.

Чернигов разделяет на две части стрижень, небольшой ручеек, летом - вершка два и не более четверти воды, через него ходят и ездят, но никогда не высыхает, выходит за городом из ключей, и в некоторых местах за городом в ямах купаются. Вода прекрасная, чистая, впадает в Десну. Весной разливается очень широко, особенно когда Десна подает воду. Через этот ручей большой мост, и с этого моста во время разлива чудный вид на луг и Десну, как море, вода и вода, конца не видно. В это время семинаристы отправляются, бывало, на лодках в Троицкое, верст за семь от города. В лесу на берегу Десны - кабак, вроде трактира, туда молодежь весной и ездит на лодках покутить. Вот семинаристы, а дюжие они были тогда ребята, покутят там, да еще с собой и притащат под лодкой бочонок другой и для товарищей. Семинария стояла над самым ручьем и перевести бочонок в бурсу ничего не стоило. Лодку эту сто глаз высматривали и до наступления полуночи выжидали ее появления. Раз, брат Иван чуть не поплатился жизнью: ночью поднялась буря, темь, дождь, волны страшные так и качают лодку. К счастью, кормчий был очень дюжий и умелый богослов, да еще бас, без него пропали бы все, а их было семь душ, если не больше. Приехали мокрые до ниточки, а с собой обогреться ее, все-таки, притащили.

Иван тоже был певчий, тенора пел и часто исполнял должность регента. Он был поэт и артист душой, высокий ростом, стройный красивый и удивительно мягкого и доброго характера. Подопьет в компании, он, нужно сказать, не любил пить, но в компании нельзя не выпить, тогда хоть разбери его, все готов отдать и только смеется и плачет. Да, доброй души был человек, честный справедливый и любящий. Пение, игра на гитаре, охота с ружьем - любимые его занятия. Все рвался на военную службу, но, бедняжке, не удалось осуществить свои заветные мечты, но об этом впереди еще будет.

Вот повезли меня через этот ручей, свежий воздух, должно быть, освежил меня, я и теперь помню, что везли меня через какое-то море, хотя стрижень не более десяти сажень в ширину, разлива уже не было. Потом привезли меня в рай, там видел под кустами в саду в разных положениях гуляющих, сидящих и лежащих святых. Меня везли через больничный сад, там были больные, только это и помню, как внесли меня в больницу, как уложили меня и что со мной делали - ничего не помню.

В эту весну около Чернигова на леса напала какая-то гусеница и поела всю листву.

Меня сейчас же остригли, на голову лед и на затылок "мушку". Я немного оправился и уже начал говорить: "Закройте окно, а то эта бабочка влетела и кусает меня!". Привязали меня к кровати, чтобы я не сорвал мушки и не упал. Всего этого я не помню, но, в конце концов, я ожил. На экзаменах смотритель записал меня умершим. Стал я поправляться, придут, бывало, братья и под руки водят меня комнате, чтобы хоть немного научить меня ходить, так как они ждали лошадей из дому на каникулы ехать. Немного оправился, Марфа Петровна сшила мне на бритую мою голову белый колпак, с ним долго я не расставался, так привык к нему.

О радости маменьки, о слезах ее и говорить нечего, за каникулы поправился. Приехал в семинарию, и меня без всяких экзаменов приняли в словесность. Бог услышал молитвы матери и надоумил послать за Шнейдером. После каникул, помню, принес Шнейдеру прекрасный окорок ветчины и хотел дать пять рублей, но денег он не взял. Память его для меня вечная!

Греческий язык читал Дорошевский - единственная личность, о которой с удовольствием вспоминается.

Не могу не сказать хоть несколько слов об учителе арифметики, священнике Юшко. Теперь смеюсь, как вспомню его маленькую фигуру, небольшой попик с клочком бороды, в шляпе с широкими полями и замасленной ряске. Смешной был, и все учение арифметики состояло единственно в складывании и вычитании подписанных одно под другим, в строгом порядке, чисел. Знали таблицу умножения отлично, умели делать умножение и деление, но, кажется, одних и тех же чисел из года в год. Я, как любитель арифметики, аккуратно записывал уроки и вел тетрадку. Когда уже сам занимался с младшими учениками, то в своих тетрадках находил те же цифры. Устных упражнений никогда не было, решение задач недоступно было нашему поколению, о дробях - не помню, знал ли что-нибудь.

Помнится один случай в низшем отделении, впрочем, не с Юшкой, а учителем Рудинским. Приходит после обеда пьяный, расправился с учениками, записанными в эрратах, незнающими. Нужно сидеть в классе два часа, времени еще много, садится за стол, и на первого ученика крикнул: "Поясняй за меня урок!". Бедняжка испугался, молчит, ни слова. "Ну, ты!" - ко второму обратился, и этот тоже: "Не могу!", говорит. Наконец, кричит: "Кто может?". Поднимается его братишка, тоже из хороших учеников, шустрый такой мальчик, "я - говорит, - могу". Учитель, продирая глаза и расписывая ногами азбуку, подходит к нему: "А, так ты умнее меня, что можешь за меня объяснить!". Да по ушам так хватил его то одной, то другой рукой, что с бедного кровь полилась с ушей и носа, потом схватил за уши и вытащил на середину класса. Все остолбенели и не знаем, что делать. Потаскавши его за волосы, угомонился, сел за стол, оперся на руки и так просидел до звонка. Мы опомнились немного, вытащили со страхом, боясь, что и нам будет тоже, что не в свое дело мешаемся, вытащили потихоньку из класса, обмыли водой и отнесли на квартиру. Долго после этого проболел бедняжка, здоровенький был мальчик и благополучно перенес такие страшные побои.

Всего нельзя описать, что с нами делали педагоги, секут, и не смей кричать, отбивают руки комлем розги, на ладонях опухоль, и не смей отнимать руку, когда наносится удар. Два часа стоишь на коленях, нет сил стоять больше, и не смей согнуться или положить что-нибудь под колени. Теперь, говорят педагоги, вредно ставить мальчика на ноги на целый час, а нам полезно было стоять на коленях два часа, да еще на растертом кирпиче. Теперь, те же педагоги говорят, вредно мальчику просидеть час не пригибаясь спиной к скамейке, для чего и скамейки с задниками выдумали, а мы сидели два часа на вытяжку на скамейках без спинок. Теперь заставляют учеников лазать, прыгать, делать разные гимнастические упражнения, бороться и прочее, а меня высекли за то, что я на дворе ходил на ходулях. "Ты черту, - сказал инспектор, увидевший меня на ходулях, - уподобляешься".

За рекреацию покрывали все наши страдания, мы знали: май - гуляй, июнь - вертись, как вьюн, июль - в книжку плюй. Первого мая все со всех классов выходим, как только звонок ударит, по местам, идешь к квартире смотрителя и кричишь: "чицатия - чицатия!", выходит смотритель, а мы пуще кричать! Ну, дети, гуляй! О, радость! Целый день гулять, уроков не задавали, порки не будет. На другой день и на третий - тоже, в мае много праздников, вот и приходится весь май гулять. 15-го, 16-го и 17-го опять кричим: "чицатия!", и нас отпускают. 29-го, 30-го и 31-го заканчиваются наши радости.

Целый год учителя ничего не делают, к экзаменам нужно что-нибудь приготовить, вот в июне пойдет усиленная работа, а с нее - усиленная порка. В июле начинаются экзамены, каждый учитель старается показать, что у него хорошо учатся, поэтому никогда не обрежет на экзамене ученика, а всегда, скорее, поддержит. Тогда ученики не экзаменовались по всем предметам, если придется из всех предметов отвечать по одному какому-либо, то и ладно, правда, лучшим всегда приходилось отвечать по нескольким предметам. Липский, например, уже спрошен по латыни, но учитель арифметики спрашивает его, потому что уверен, что Липский ответит хорошо. Посидят экзаменаторы, потолкуют, только не по педагогической части, спросят человек пять-десять, да скорее на закуску к учителю, у которого был экзамен. Баллов никаких не было. Единица и ноль никогда не мешали переводу. Малый в возрасте, ничем себя дурным не зарекомендовал, или отец у него хороший человек, всегда бывает у смотрителя и учителей, а поэтому переводится в следующий класс, и кончали, таким образом, уездное училище и даже семинарию с единицами в науках.

Было времечко! А теперь, получил двойку не только с математики, но, хоть, с немецкого языка и оставайся в том же классе, а если перерос или оставался в каком-либо классе, то и совсем уволят. Зато теперь в богословском классе мальчики лет 16 - 19-ти ну что это за проповедники? Потому его не слышно, и дрожит весь, когда говорит проповедь. А, бывало, выйдет богослов лет так под тридцать, с бородищей, да для смелости перед проповедью красаули хватит, то хоть и списанную, но так произнесет проповедь, аж чувствительные сердца содрогнутся, слушаешь такого проповедника и не наслушаешься, после проповеди зато и кутеж задастся, бывало. Дни проповедничества - дни праздников, и начальство за это не взыскивало. И теперь эти праздники в ходу, но уж совсем не то. Я, бывши уже помощником инспектора семинарии в Воронеже, натыкался на эти праздники, а потому и знаю, что теперь они совсем не таковы. Стоит на столе какой-либо штофтико, да и только, чем тут раскутишься? А больше не за что кутить, дорога, проклятая! А прежде, бывало, за рубль - ведро, пей, сколько душе угодно. Да и пить было кому, не теперешним сморчкам, зато были - богословы! Басы грянут в церкви - концерт, стены дрожат, а теперь и петь некому. Поедут на лодках в Троицкое, да грянут: "Вниз, да по матушке", в городе, верст за пять-шесть, слышно. Дух радуется! Не так давно все это было, в сороковых годах, а в сравнении с теперешним - все это кажется сказочным. О, время, время!

Пора в семинарию переезжать. Буду так размазывать - не скоро до конца доплыву. Времени нет, и то пишу урывками, по ночам. Очень жаль, что надеялся на память, не записывал.

Долгое путешествие принца Фердинанда

МРАЧНАЯ СКАЗКА

Здравствуйте, милые дети, здравствуйте! Вот и опять пришло время рассказать вам хорошую сказочку. Садитесь-ка поудобнее, закрывайте ротики и навостряйте ушки...

Лешенька! Ты, милый, сядь прямо на коврик, а лучше даже ляг, голубчик... а то за тобой мне никого не видно... Тише, дети, тише!.. Светочка, не надо бить Борика мобильничком по головке! Он так сказку не услышит... Все, дети, все, успокаивайтесь... Ингварчик! Ты опять?... Ну-ка вынь ручки из карманов штанишек! Не надо оправдываться, милый. Просто вынь ручки и положи их на коленочки... Кирочка! Слезь, детка, с трюмо, сядь, как все, на стульчик... Ну, все успокоились?..

Дети, я расскажу вам очень-очень страшную сказку. Если кто-нибудь боится, лучше пускай сразу пойдет в другую комнату и посмотрит страшилки или поиграет в Чикатиллу. Ну что, никто не боится?.. Ну, потом не говорите, что не знали... А в туалет никому сбегать не надо?.. Правда, нет?... Тогда я начинаю.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был принц, сынок местного короля. Я, дети, не знаю, в каком именно царстве-государстве он жил и к какому королевскому дому принадлежал. Не исключено даже, что он назывался принцем только потому, что его папа был каким-нибудь бензиновым королем, или, например, королем вторсырья. Это совершенно не имеет значения.

(Дети, нарисуйте старого короля и молодого принца, а потом пришлите свои рисунки нам. Кто сделает самый хороший рисунок, получит за-ме-ча-тельный приз-сюрприз!)

Принц Фердинанд был симпатичным молодым человеком, хорошо образованным и с прекрасными манерами. Как и полагается принцу, он был с утра до вечера занят тем, что открывал, закрывал или просто посещал различные важные церемонии. Эту трудную, но очень полезную для государства жизнь принц вел уже несколько лет, привык к ней, и она ему даже нравилась. Он мог бы быть вполне счастлив, но...

Ах, всегда эти «но»! Ну, кажется, чего еще надо: молод, хорош собой, богат, знатен, занят любимым делом... Ан нет, непременно вылезет какое-нибудь «но»! Принцево «но» заключалось в том, что была у него мечта – страстная и совершенно неосуществимая. Мечту эту принц хранил в глубокой тайне и никогда никому в ней не признавался. Потому что знал, что никто не в силах эту мечту осуществить, а вот разгласить тайну и опозорить его, а заодно и все королевское семейство, могут запросто.

Но однажды в волшебную новогоднюю ночь, в тот самый момент, когда часы пробили двенадцатый удар, к принцу в дом (у него был небольшой уютный замок по соседству с отцовским дворцом) постучался нищий старичок. Принц, извинившись перед своими гостями, сам вышел к нежданному визитеру. Старик показался ему довольно неприятным: одет в грязные лохмотья, хромой, и один глаз не то косит, не то вообще стеклянный... Но, учитывая особый характер имевшей место ночи, принц велел охранникам в порядке новогоднего исключения не сдавать оборванца-старикашку в полицию, а провести на кухню, обогреть, накормить и напоить от пуза.

Как вы, дети, вероятно, уже догадались, старичок был на самом деле не простым старичком, а высококвалифицированным волшебником. (Дети, обязательно нарисуйте этого волшебника!) Между прочим, милые дети, не надо думать, что волшебники являются только к бедным девочкам и мальчикам. Это только в сказках так бывает, а в жизни они гораздо чаще предлагают свои услуги как раз богатым детям. Но, конечно, при условии, что эти дети хорошо себя ведут, слушаются маму, папу и бабушку, а также не капризничают, когда им на завтрак дают овсяную кашку.

Так вот, старикан оказался волшебником. Уже под утро он каким-то колдовским способом пробрался мимо охранников в парадные залы и попросил принца, веселившегося всю ночь, уделить ему несколько минут. Принц прямо обалдел от такой наглости и собрался кого-нибудь позвать, чтобы вытолкать старика в шею, но тот поднажал на него с помощью волшебных технологий, и они прошли в кабинет Его Высочества. Там старик проинформировал принца о своей профессии и – вроде как в благодарность за гостеприимство – предложил исполнить любое его желание.

«А почему одно, а не три желания?» – возмутился начитанный Фердинанд, потому что не любил, когда его обжуливали.

«Бросьте, Ваше Высочество, мы с Вами люди взрослые», – ответил старый волшебник, – «берите что дают, а то скоро рассвет, и я просто, как говорят мои британские коллеги, исчезну в тонкий воздух». (Ну-ка, дети, сможет кто-нибудь нарисовать исчезнувшего старичка, а?)

Принц ужасно разволновался. Он вдруг подумал, что за всю жизнь еще ни разу не встречал настоящего волшебника и, возможно, никогда больше не встретит, так что это, скорее всего, его единственный шанс осуществить заветную мечту. Поколебавшись пару минут между жгучим стыдом и еще более жгучим желанием, терзавшим его всю жизнь, принц решился. Он заглянул за дверь и убедился, что там никого, кроме недоумка-охранника, нет. Потом он подошел к мастеру практического волшебства и, приобняв грязного старика за плечи, минуты две шептал ему на ухо.

Старик-волшебник не удивился и не возмутился. Надо полагать, за долгие годы службы по ведомству марвелмейкинга ему и не такие желаньица доводилось исполнять.

«Что ж, я понял Вас, Ваше Высочество. Думаю, у меня есть как раз то, что Вам нужно», – сказал старый работник волшебного сервиса.

«Но как насчет... эээ... качества обслуживания?» – засомневался было принц Фердинанд.

«Фирма гарантирует. Останетесь довольны», – сказал дед каким-то по волшебному убедительным тоном, так что принц мгновенно проникся к нему полным и безоговорочным доверием.

«Ну что, Ваше Высочество, у Вас есть еще вопросы – или приступим к реализации?» – спросил волшебник. – «А то время поджимает, знаете ли...»

«Да-да!» – воскликнул принц в радостном нетерпении. – «Приступайте немедленно!»

Принц ждал, что для исполнения волшебства старик примет классическую позу «мартихор», или начертит волшебный круг, или, на худой конец, выдерет из свой клочковатой бороденки три волоска, а затем начнет страшным голосом выкрикивать загадочные заклинания и жонглировать волшебной палочкой, в просторечии именуемой умклайдетом.

Но вместо всего этого старый волшебник вальяжно развалился в кресле и достал из внутреннего кармана своего рубища ноутбук незнакомой принцу модели. Бормоча вполголоса: «Год на переломе... Венера в Рыбах... Луна в третьем доме...», старик ввел в компьютер большой массив чисел, запустил какую-то программу, дождался завершения обработки и некоторое время внимательно изучал высветившийся на экране результат. Наконец он обратился к принцу Фердинанду:

«Все в порядке, Ваше Высочество, сделку можно совершить «ин спот». Вы готовы?»

«Да-да!» – нетерпеливо отозвался принц, бывший все-таки изрядно «меж двух вин», как элегантно выражаются о подвыпившем человеке французы.

«Прошу Вас прочитать и подписать этот контракт», – продолжал волшебник, и тотчас на столе совершенно из ниоткуда появился лист бумаги с длинным текстом, написанным весьма мелким шрифтом, и с кучей примечаний, написанных шрифтом еще более мелким. – «Он гласит, что мы беремся исполнять Ваш заказ в течение одного года, а кроме того содержит ряд стандартных оговорок».

Нетерпеливый принц не стал разбираться в тексте и собрался было поставить подпись, но старик поспешно подал ему свою ручку со словами:

«Нет-нет, моим пером, пожалуйста».

Принц подчинился, немного удивившись, что в ручке не паста, а чернила, к тому же красного цвета.

Как только принц подписал контракт, старый волшебник взялся за дело. Он опять набрал несколько цифр на своем ноутбуке, нажал кнопочку и проговорил в мини-микрофон (по-видимому, его компьютер был оснащен мобильным телефоном): «Трансгресс тринадцать-ноль-тринадцать, отправляю исходные», а затем снова нажал кнопочку.

Потекли минуты ожидания. Готовый взорваться от нетерпения Фердинанд уставился невидящим взглядом в экран, где знаменитая рок-поп-звезда, завораживающе покачивая прекрасными бедрами, исполняла хит осенне-зимнего сезона:

O what a long trip `twill be!

Вдруг мир вокруг принца чудесным образом преобразился. Не стало ни замка, ни морозной новогодней ночи, ни старого волшебника, ни кретина-охранника. Принц увидел, что он стоит совершенно один на аллее какого-то незнакомого парка. Судя по темно-зеленой листве редко посаженных деревьев, был конец лета или начало осени. Довольно длинные тени показывали, что теплый погожий день клонится к вечеру. Воздух был напоен ароматами трав и цветов, из густых крон деревьев раздавались птичьи голоса. Вдали за деревьями виднелись фигурки играющих детей, порой слабо слышались их веселые крики и серебристый смех. Иногда мелькали и фигуры взрослых. Где-то очень далеко светлопечальный голос серебряной трубы выводил знаменитую тему Бени Гудмэна... (Дети, вы, конечно, все сможете нарисовать этот чудесный парк).

Некоторое время Фердинанд бездумно наслаждался охватившим его ласковым покоем. Потом он стал размышлять, что же ему делать дальше, и как, собственно говоря, будет осуществляться его заказ на волшебное обслуживание. Но принцу не пришлось долго мучиться недоумением.

«Ваше Высочество!» – услышал он женский голос позади себя и, обернувшись, увидел приближающуюся к нему красивую даму средних лет в элегантном брючном костюме. Принц был немного смущен, так как вспомнил вдруг, что сам он во фраке – хотя и от лучшего модельера, но совершенно неуместном в таком месте и в такое время. Впрочем, дама, кажется, не обратила на это внимания.

«С Новым Годом, мой принц! Рада приветствовать Вас в нашем прекрасном крае», – сказала она, подойдя ближе.

«Добрый день, сударыня!» – ответил Фердинанд. – «Но погода никак не похожа на новогоднюю...»

«Нет-нет, теперь именно 1-е января, милорд. Просто во Флагелянде всегда лето. Таковы особенности здешнего климата».

«Флагелянде?» – удивленно переспросил принц, а сердце его радостно екнуло от одного только названия местности, в которой он оказался.

«Флагелянд – волшебная страна, где исполняются желания, подобные Вашим, мой принц», – пояснила дама, улыбаясь, а затем, куртуазно присев, представилась: «Меня зовут леди Маргарет, Ваше Высочество. Мне поручено встретить Вас и дать все необходимые разъяснения. Если не возражаете, мы сейчас направимся к дому, в котором Вы будете жить, а тем временем я поведу свой рассказ». (Нарисуйте-ка, дети, как леди делает книксен, а принц раскланивается; вам бы тоже надо этому научиться).

«Что ж, прекрасно», – сказал принц Фердинанд. – «Но позвольте прежде всего один вопрос. Я не знал, что окажусь вне своей страны. Как-то ведь надо объяснить мое исчезновение...»

«Как?» – удивилась леди Маргарет. – «Разве мистер Отсифем не разъяснил Вам, что по истечении срока контракта Вы вернетесь в ту же точку пространственно-временного континуума, из которой были отправлены сюда?»

Принц, будучи по образованию гуманитарием, ничего не понимал в сложной физике пространства и времени, но смысл сказанного был ему ясен.

«У нас было мало времени», – ответил он даме. – «Вообразите, миледи, этот господин даже не представился! Я впервые слышу его имя. Но если все так, как Вы говорите, то нет проблем. Я готов услышать Ваш рассказ».

«Итак, Вы находитесь в волшебной стране Флагелянд», – начала леди Маргарет, опершись на вежливо предложенную принцем руку и пускаясь в неспешное путешествие по прелестной аллее парка. – «Население нашей чудесной страны состоит из взрослых и детей».

«Ну, в этом, пожалуй, никакого чуда нет», – рассмеялся принц Фердинанд.

Дама многозначительно улыбнулась и, не ответив на реплику своего подопечного, продолжала:

«Детьми считаются все мальчики и девочки, биологически не достигшие двадцати одного года».

Принц хотел было прокомментировать и это сообщение, но решил не тратить времени попусту. Детский возраст – понятие немного условное, и разные народы по-разному устанавливают его границы.

«В сомнительных случаях отличить взрослого от ребенка не представляет труда: у всех взрослых, как мужчин, так и женщин, на лбу имеется маленький коричневый значок в виде буквы А. У Вас, кстати, он тоже уже есть», – с последними словами леди Маргарет подала Фердинанду зеркальце, и он убедился в справедливости ее слов, а заодно понял и природу пятнышка на ее собственном лбу, которое он поначалу принял за странную родинку. – «У детей никакого значка на лбу нет, он появляется автоматически, т.е. волшебным образом, в день достижения ребенком совершеннолетия. Должна Вас, однако, предупредить, что встречаются странные взрослые особы обоего пола, которые пытаются скрыть свой истинный возраст и выдать себя за ребенка, для чего искусно замазывают свой значок различными пудрами и румянами».

«Да, это понятно», – сказал принц, не раз поражавшийся разнообразию уловок, с помощью которых иные господа и дамы тщатся ввести окружающих в заблуждение относительно своих лет.

«Взрослые в нашей волшебной стране», – продолжала спутница принца Фердинанда, – «ничего не должны делать и могут вести такой образ жизни, какой им заблагорассудится. Все, что им нужно – будь то самые необходимые вещи, предметы роскоши или аксессуары для какого-то хобби – они получают даром через наш волшебный сервис».

«Вот это действительно чудо!» – воскликнул принц, не сдержавшись.

«О да, но не единственное» – сказала, мило улыбаясь, леди Маргарет.

«Позвольте вручить Вам устройство, с помощью которого Вы сможете получить, а точнее – сотворить, любой нужный Вам предмет», – с этими словами леди Маргарет достала из сумочки небольшой приборчик, похожий на пульт дистанционного управления телевизором. – «Вам достаточно вообразить себе нужную вещь или процесс, а затем нажать вот эту красную кнопку. Если затем требуется небольшая коррекция, Вы нажимаете эту синюю кнопку и производите постепенную трансформацию». (Что, дети, завидно? И вам бы хотелось иметь такую штучку, да? Увы, мои маленькие друзья, такое бывает только в сказках…)

«Значит, это настоящий умклайдет?» – спросил принц.

«Последняя модель, сэр», – ответила леди с пылкостью ярмарочного зазывалы. – «Универсальная волшебная палочка УВП-214А. Предельно проста в обращении. Благодаря мощному сверхширокополосному усилителю, высокоточной настройке и сглаживающим фильтрам актуализирует заказанный предмет или действие без детальной предварительной прорисовки в воображении. Снабжена устройством плавной ручной доводки. Применение микроульматронов новейшей конструкции позволило снизить постоянную времени до 120 миллисекунд».

«Благодарю Вас, мадам», – отозвался принц, пряча свою УВП во внутренний карман фрака; он совсем не разбирался в электронной аппаратуре специального назначения, поэтому не мог оценить по достоинству то, что сообщила ему леди Маргарет. – «Однако Вы еще ничего не сказали о том, как же будет выполняться мое желание».

«Я как раз подхожу к этому, сэр. Видите ли, по законам нашей страны любой взрослый наделен полномочиями воспитателя в отношении любого ребенка; в частности, он имеет право наказать всякого ребенка, о провинности которого ему стало известно. При этом взрослый может назначать наказание полностью по своему усмотрению: Закон не ставит никаких ограничений в отношении технологии таких наказаний, кроме того, что ребенок не должен быть умерщвлен или искалечен. Замечу к тому же, что волшебное поле, простирающееся над всей страной, делает наших детей очень устойчивыми к физическим воздействиям».

«Прелюбопытнейшие у вас законы!» – воскликнул пораженный принц Фердинанд. – «Теперь я понимаю, что ваша страна вполне оправдывает свое название!»

«Скажите, однако же», – продолжал принц после некоторого размышления, – «неужели со стороны родителей наказанных не бывает никаких возражений?»

«Никогда и никаких» – твердо ответила леди Маргарет. – «Видите ли, Ваше Высочество, особенность нашей демографии состоит в том, что у подавляющего большинства детей вообще нет родителей, их воспитанием занимается государство. Лишь немногие дети имеют родителей, причем всегда приемных. Но и в этом случае со стороны родителей не бывает возражений, если ребенок был наказан кем-то из клиентов Флагелянда. Как правило, правда, ребенка в таких случаях дома наказывают еще раз, но это уже чисто семейные проблемы, в которые никто не имеет права вмешиваться».

«Но если все родители приемные, то откуда вообще...» – начал принц удивленно, однако леди Маргарет его тут же перебила:

«Сэр, не забывайте, что Вы находитесь в волшебной стране».

«Да-да, конечно», – растерянно пробормотал неофит Флагелянда, а дама продолжила свой рассказ:

«Главное чудо Флагелянда заключается в том, что Вам вовсе не нужно выслеживать маленьких преступников, устраивать допросы, очные ставки и тому подобные вещи. Все флагеляндские дети абсолютно честны. Достаточно спросить любого из них, в чем он сегодня провинился, и он расскажет обо всех своих грехах, совершенных за день. Для детей у нас установлены очень строгие правила поведения, так что не провиниться в течение дня ребенок просто не может. Поэтому ребенок может избежать наказания только в том случае, если он за весь день не попадется под руку ни одному взрослому, имеющему желание заняться практической педагогикой. В общем-то это вполне реально, так как детей у нас гораздо больше, чем взрослых. Но некоторые дети проявляют чудеса изобретательности, прячась от взрослых. Самым ловким удается прятаться неделями, а то и месяцами. Дело в том, что в наших государственных детских учреждениях воспитанников не подвергают телесным наказаниям, это право закреплено за частными лицами, то есть за клиентами. Впрочем, некоторые клиенты открывают частные школы и заводят там такие порядки, какие считают нужным».

Принц уже не удивлялся ни демографическим, ни законодательным чудесам Флагелянда. Но его остро интересовал один важный вопрос.

«Скажите, а существуют какие-то правила, определяющие поведение ребенка во время наказания?» – спросил он, облизывая вдруг пересохшие губы.

«Правило по сути дела одно. Ребенок должен всегда и во всем безоговорочно слушаться любого взрослого, в том числе неукоснительно исполнять все требования того, кто его наказывает. Неисполнение этого правила трактуется как самостоятельная провинность, и притом очень серьезная. Видите ли, несмотря на поистине чудесное послушание, которое свойственно детям Флагелянда, иногда, особенно в процессе очень строгого наказания, они могут проявить некоторую строптивость, хотя прекрасно знают, чем им это грозит».

«Какое замечательное правило!» – воскликнул принц. У него на языке вертелся еще один вопрос, который он никак не решался задать. Наконец он неуверенно начал:

«Я хотел бы узнать... эээ... что Вы имеете в виду, говоря, что ребенок обязан исполнять ВСЕ требования... эээ... включает ли это определение... эээ... так сказать...»

Леди Маргарет служила не первый год и прекрасно знала, что хочет спросить милейший принц. Доверительно заглянув ему в глаза, она твердо проговорила:

«Сэр, когда у нас говорят «ВСЕ», то это означает именно «ВСЕ», и никак не менее. Закон не ставит взрослому никаких... позвольте мне повторить еще раз – НИКАКИХ – ограничений в способах общения с ребенком. Замечу, кстати, что флагеляндская судебная практика всегда толкует статьи наказательного права расширительно. Впрочем, судебные разбирательства по вопросам наказания детей происходят крайне редко, поскольку сами дети, разумеется, лишены права обращаться в суд с жалобами на воспитателей».

«Поразительно... поразительно...» – бормотал принц, весь захваченный предвкушением радостей бытия, о которых раньше он и мечтать не смел.

«Вы в волшебной стране, мой принц», – вновь повторила леди Маргарет, а затем добавила:

«Я рассказала Вам все необходимое, сэр, а тем временем мы почти подошли к Вашему дому. Замечу, что Вы не найдете в своем доме никакой прислуги, но она Вам и не понадобится: любое приказание выполняется волшебными силами с помощью умклайдета. Если что-то вдруг не сработает – сбои иногда случаются, знаете ли – Вы всегда можете обратиться ко мне, позвонив по указанному здесь телефону», – леди Маргарет подала принцу изящную визитную карточку с золотой виньеткой по краю. – «Однако прежде, чем мы войдем в Ваш дом, я хотела бы показать Вам на практике, как Вы сможете реализовать свои желания».

Шествуя по аллее, принц и его спутница не раз проходили мимо стаек ребятишек разного возраста, играющих в парке. Когда принц и леди Маргарет подходили к детям вплотную, все мальчики очень вежливо раскланивались и мило шаркали ножкой, а девочки очаровательно приседали – обычаи, к сожалению, давно забытые в том мире, где принц проживал постоянно. Однако принц отметил, что при их приближении дети испуганно настораживались, а иногда он замечал детские фигурки, поспешно прячущиеся за каким-нибудь кустом или убегающие вглубь парка.

«Если ребенок увидел взрослого первым, то ему разрешено убегать и прятаться», – пояснила леди Маргарет. – «Но если взрослый первым посмотрел на ребенка, тот уже не может скрыться: волшебные силы удерживают его на месте».

«Что за дивная страна!» – восторженно воскликнул принц.

Как раз когда леди Маргарет заговорила о практической демонстрации, в отдалении показалась еще одна группа детей, весело резвящихся на небольшой лужайке. Как только подошли взрослые, дети – два мальчика и две девочки, все лет девяти-десяти – испуганно притихли и приветствовали подошедших в соответствии с флагеляндским этикетом. Леди Маргарет остановилась, принц тоже. Некоторое время дама рассматривала детей, а затем обратилась к симпатичному невысокому крепышу:

«Подойди-ка ко мне, мой милый».

Лицо мальчугана явственно отобразило страх и смятение, однако он послушно подошел к взрослой госпоже и, остановившись в двух шагах от нее, снова шаркнул ножкой и срывающимся голоском пробормотал:

«Я к Вашим услугам, сударыня».

«Расскажи-ка нам, как ты себя вел сегодня, голубчик!» – строгим голосом приказала леди Маргарет.

Мальчишка явно смешался:

«Я... я вел себя хорошо, мадам...» – пролепетал он, а его круглые румяные щеки стали заметно бледнеть.

«Разве ты ни в чем не провинился?» – еще более строгим тоном спросила дама.

Бедный мальчуган опустил голову, помолчал, собираясь с духом, а потом совсем тихо признался:

«Я немножко озорничал в школе, мадам...»

«Немножко? Ну-ка расскажи, что ты натворил».

«В классе, во время урока?!» – уточнила леди крайне возмущенным тоном.

«Д-д-дааа...» – бедняга уже плакал, не пытаясь сдержать слезы. Он, разумеется, понимал, чем закончится беседа с этой красивой строгой дамой.

«Ну что ж, дружок, я думаю, ты догадываешься, что должен быть очень строго наказан за свое поведение. Мало того, что этим проступком ты заслужил пару дюжин хороших розог, так ты еще и солгал мне, когда сказал, что вел себя хорошо. Словом, ты получишь три дюжины розог, и можешь не сомневаться, мой милый – это будет суровая порка!»

На мальчишку больно было смотреть, так он был напуган и жалок. Однако леди Маргарет это, кажется, только раззадоривало. Она подошла к рыдающему мальчугану и, потрепав его по мокрой от слез щечке, с наслаждением произнесла:

«Я очень больно секу маленьких паршивцев вроде тебя. Очень больно! Снимай-ка штанишки, дружок...»

Хорошо зная правила, бедный ребенок покорно снял шортики вместе с трусиками и положил их на траву. Полуголый, в одной короткой футболочке, он, опустив голову, стоял перед дамой в ожидании дальнейшего, сотрясаясь в почти беззвучных рыданиях...

Леди Маргарет достала свой умклайдет, на секунду сосредоточилась и нажала красную кнопку. В то же мгновенье мальчишка оказался висящим в воздухе в горизонтальном положении; руки и ноги его были закреплены волшебными силами, а тело провисало вниз, подчиняясь закону всемирного тяготения. Забавно свешивались симпатичные причиндальчики будущего мужчины. Крепенькая округлая попка нервно подергивалась в предчувствии больших неприятностей...

Леди Маргарет критически оглядела беспомощно висящую детскую фигурку и, нажав синюю кнопку умклайдета, медленно переместила точки закрепления рук и ног мальчика, добившись того, что его тело почти полностью вытянулось. Затем она снова нажала красную кнопку, и в ее руке появился тонкий прямой прут.

«Как видите, Ваше Высочество, я воспользовалась силами волшебства, поскольку это быстро и удобно. Но наши клиенты часто предпочитают более традиционные решения. С помощью УВП нетрудно создать обычную скамейку, веревки, розги и так далее... Более того, в любом уголке парка Вы легко отыщете куст американского орешника «хикори», из которого получаются прекрасные экологически чистые розги натурального происхождения. Однако я нахожу более удобным вот такой прут из метафибергласа, сочетающий в себе идеальный вес, высокую прочность и отличную упругость», – дама подала принцу прут, чтобы он убедился в великолепии его механических качеств. – «Надо еще сказать, что чаще всего клиенты производят наказания приглянувшихся им детей не на улице, а у себя дома, причем можно приказать провинившемуся явиться на порку в удобное для воспитателя время, и он явится именно тогда, когда сказано».

Забрав у принца свою метафибергласовую розгу, леди Маргарет вновь обернулась к висящему в воздухе мальчику. Бедняга дрожал и горько плакал. Кончиком прута дама притронулась к жалобно висящему кранику мальчишки, потом погладила прутом вздрагивающую голую попку.

Изогнувшийся дугой прут со свистом прорезал воздух и, резко впечатавшись в скат ягодицы, хищно обвил всю попку мальчугана точно посередине, на мгновение впившись в нее по всей полуокружности от бедра до бедра, и тут же распрямился. Страшный вопль нестерпимой боли пронзил мирную тишину парка.

Несчастный мальчишка еще вопил, застыв в экстатическом напряжении, а леди уже нанесла по его обожженной попке второй удар, столь же сильный и точный...

Леди Маргарет секла побагровевшую попку мальчика с такой яростью, точно хотела искромсать ее на мелкие кусочки. Страшные кровавые рубцы покрыли задик бедного озорника от талии до ляжек. Истошный вопль наказываемого непрерывным потоком изливался в воздух, тело несчастного ребенка содрогалось в беспрерывных мучительных конвульсиях.

После полутора десятков ударов вопль мальчика стал каким-то хриплым, захлебывающимся, а содрогания его тела все больше походили на судороги. Тогда принц, до этого наблюдавший все происходящее в немом восторге, обратился к леди Маргарет со словами:

«Мне кажется, мальчишка уже едва дышит, мадам...»

«М-да, похоже на то», – ответила дама. – «Но это не беда, сейчас мы прибавим ему сил».

Достав свой умклайдет, жестокая леди показала принцу на панели прибора три вращающиеся ручки:

«Посмотрите-ка, Ваше Высочество. Вот эти настроечные элементы предназначены как раз для подобных случаев. Левый регулирует физическую выносливость объекта, средний – его чувствительность к боли, а правый – психическую выносливость. Немного поэкспериментировав, Вы всегда можете добиться желаемого сочетания этих параметров. Сейчас я прибавлю этому маленькому негоднику выносливости, а заодно и чувствительности. Пусть пострадает как следует...».

Леди покрутила настройки, а затем опять взялась за свою страшною розгу и вновь начала полосовать задик несчастного мальчугана, который теперь вопил и дергался с удвоенной энергией. Через десять минут еще недавно такая симпатичная чуть-чуть розовая мальчишеская попка являла собой ужасающее зрелище: обе выпукло-круглые ягодицы приобрели темно-вишневый оттенок и были покрыты густой сеткой толстых вздувшихся рубцов с частыми капельками крови по всей длине.

Наконец леди Маргарет нанесла последний, тридцать шестой удар, опустила вниз свой жестокий инструмент и плавно спустила высеченного мальчика на землю. Бедняга едва стоял на ногах, но продолжал истошно кричать, захлебываясь рыданьями. Схватившись ладошками за свой истерзанный задик, мальчуган побрел, шатаясь и спотыкаясь, куда глаза глядели, лишь бы прочь от этого ужасного места...

«Ну-ка вернись!» – грозно крикнула ему вслед леди Маргарет. – «Ты забыл, что должен сделать после наказания?!»

Мальчик со всей возможной в его состоянии поспешностью вернулся и, встав на колени перед леди, поцеловал розгу, а затем руку своей временной воспитательницы, после чего пробормотал сквозь рыданья:

«Спасибо за порку, мадам».

«Твое счастье, что мне теперь некогда», – проговорила леди Маргарет с сожалением, – «не то бы я высекла тебя еще раз за такую забывчивость, да еще и в соль бы потом посадила. Ступай вон, скверный мальчик, и больше не шали!»

Бросив на землю отслуживший прут, леди Маргарет вновь оперлась на руку принца, и они продолжили свой путь.

(Дети, вы, конечно, постараетесь нарисовать, как леди Маргарет наказывала этого плохого мальчика. Можете даже сделать несколько рисунков и прислать нам все, а мы выберем лучший).

«Надеюсь, мой принц, Вы получили удовольствие от этого маленького спектакля» – сказала дама с усмешкой.

«О да, благодарю Вас», – отвечал весьма взволнованный принц. – «Мальчишка, я думаю, не скоро сможет опять посещать свою школу…»

«Вовсе нет! Я забыла Вам сказать, что во время ночного сна дети автоматически проходят так называемую релаксацию – волшебную, конечно – так что на утро они встают совершенно свеженькими, как бы ни были наказаны накануне. Воспитатель может отменить релаксацию, но обычно эту возможность используют лишь постоянные воспитатели – приемные родители, учителя частных школ…»

«Как глубоко все продумано!» – восхитился принц. Потом, все еще находясь под впечатлением продемонстрированной ему порки, он заметил:

«Этот мальчик был высечен просто образцово!»

«Но я буду сечь девочек».

Принц, конечно, не подозревал, что его последняя фраза буквально повторяет слова одного персонажа русского писателя Салтыкова-Щедрина, о котором принц и не слыхивал. Несмотря на свою образованность, принц знал о России лишь то, что в ней много медведей, нефти и автоматов Калашникова. Он даже затруднился бы сказать, на каком континенте расположена эта страна, и никогда бы не подумал, что среди ее граждан есть немало подлинных знатоков любимого им вида искусства.

Аллея вскоре кончилась. Принц и его дама вышли на открытую площадку, посреди которой стоял красивый двухэтажный коттедж. Перед строением был разбит цветник, виднелся небольшой бассейн. Словом, это был типичный загородный дом европейца или американца, принадлежащего к upper middle class.

«Вот и Ваш дом, Ваше Высочество», – сказала леди Маргарет. – «Весь Флагелянд представляет собой точно такой же парк, в котором разбросаны подобные коттеджи, занимаемые нашими клиентами. Еще в парке находятся детские учреждения, в которых живут и обучаются дети от трех до двадцати одного года. Ничего другого у нас нет, поскольку нет никакой экономической деятельности – все делается волшебными силами».

«А где же живут дети более раннего возраста?»

«У нас их нет», – ответила леди, не захотев в очередной раз напоминать о том, что принц находится в волшебной стране.

«Разве среди клиентов нет любителей совсем маленького возраста?»

«Таких очень мало, и с ними работают индивидуально», – сказала леди; она не стала вдаваться в подробности, да принца это и не интересовало. Имевшийся в наличии возрастной ассортимент вполне его удовлетворял.

«Ближайшие детские учреждения Вы легко обнаружите, прогуливаясь по парку или воспользовавшись справочным сайтом локальной компьютерной сети «Флагенет». Компьютер, который стоит в Вашем кабинете на втором этаже, уже подключен к этой сети», – продолжала леди Маргарет. – «Вы, конечно, можете обследовать любые более отдаленные районы, но я Вам не советую тратить на это время. Наши дети всюду одинаковы – все премиленькие, все озорные и в то же время послушные как раз в нужной пропорции».

Вошли в дом, и леди Маргарет дала принцу последние наставления относительно всех деталей Флагеляндского быта. В частности, она рассказала, как можно с помощью все той же УВП-214А мгновенно попасть в любую точку страны самому или отправить туда любой предмет или любое живое существо; для осуществления этого использовалась техника трансгрессии, т.е., проще говоря, нуль-транспортировка. Закончив инструктаж, дама поспешила распрощаться, отказавшись от любезно предложенной принцем чашечки кофе.

«Меня ждут мои славные мальчики, мои приемные сыновья», – пояснила она с милой улыбкой – «особенно тот, которому еще утром была назначена суровая порка».

«Вроде той, что Вы продемонстрировали, мадам?» – усмехнулся принц Фердинанд.

«О нет, мой славный малыш будет наказан гораздо строже», – ответила леди Маргарет с мечтательной улыбкой на лице и сделала прощальный книксен.

Оставшись один, принц Фердинанд прежде всего внимательно осмотрел дом, в котором ему предстояло прожить ближайший год. Ничего необычного он не обнаружил, кроме, разве, того, что в доме отсутствовали кухня и бар: в них не было нужды, так как с помощью УВП пища и напитки мгновенно появлялись в готовом виде. Сделав себе драй мартини с первоклассным скотчем, принц посидел в кабинете, немного приходя в себя и намечая план действий. Затем он изготовил себе несколько подходящих туалетов и еще кое-какие необходимые вещи.

Несмотря на необыкновенную скорость волшебного сервиса, все эти дела отняли у принца порядочно времени. Когда он освободился, за окнами уже смеркалось. Из разъяснений леди Маргарет принц знал, что всю вторую половину дня Флагеляндские дети проводят в парке, но с наступлением темноты они обязаны быть дома. Нарушение этого правила считалось очень серьезным проступком. Тем не менее, ему не терпелось заняться тем, ради чего он оказался в этой волшебной стране, и он решил немедленно попытать счастья. Как рассказывала леди Маргарет, дети нередко нарушают «комендантский час», рассчитывая на то, что в темноте им будет легко спрятаться от взрослых.

Одевшись подходящим образом, принц вышел из дому и вновь направился в парк. Ему не пришлось далеко идти: очень скоро он обнаружил объект, вполне достойный его педагогических усилий. Объектом была девчушка лет семи. Она сидела на парковой скамеечке и тихо плакала, закрыв лицо ладошками.

Когда принц увидел плачущего ребенка, в нем поневоле сработал рефлекс, выработанный годами жизни в цивилизованном обществе. Подойдя к девочке, принц ласково спросил:

«Что случилось, детка, почему ты плачешь?»

Но до него тотчас дошло, как нелепо говорить в такой манере с ребенком, которого собираешься хорошенько высечь, и он прибавил строгим голосом:

«Почему ты на улице в такое время?»

Бедная малышка, вскочив со скамейки, заученно присела и пролепетала сквозь плачь:

«Я заблудилась... я не знаю, как попасть домой... «

«Ну-ка пойдем со мной», – сказал принц суровым голосом и, взяв девочку за руку, повел ее к своему коттеджу.

«Свершилось! Свершилось!» – радостно выстукивало сердце принца Фердинанда. Сколько раз в жизни он самозабвенно представлял себе, как, держа плачущую девочку за руку, ведет ее на порку! И сколько раз он в отчаянии бил себя кулаком по колену, понимая, что мечты эти совершенно неосуществимы... Но вот – свершилось!

Войдя в дом, принц провел девочку наверх, в кабинет: ему всегда казалось, что провинившегося ребенка следует наказывать в кабинете, где ему запрещено бывать по какому-либо иному поводу.

Усевшись в кресло, принц поставил девочку перед собой.

«Ну, моя милая, так что же произошло?»

Бедняжка, всхлипывая, поведала ему свою простую историю. Она жила с «родителями»; днем «папа» и «мама» куда-то ушли, оставив ее дома одну. Они разрешили ей погулять около дома, а она, услышав голоса других детей, захотела поиграть с ними, ушла вглубь парка и потом не нашла обратной дороги.

Выслушав этот нехитрый рассказ, принц пришел в восторг. Провинность девочки была столь явной, что оправдывала самое суровое наказание!

«Значит, ты ослушалась родителей?» – спросил принц, доставая свой умклайдет.

«Да, сударь…» – ответила девочка, всхлипывая.

«И теперь не знаешь, как попасть домой?»

В этот момент по мановению волшебной палочки в руках принца оказался прелестный орешниковый прут.

«А что вот это такое, ты знаешь?» – спросил он, посвистывая прутом в воздухе и наслаждаясь выражением страха в заплаканных глазках бедного ребенка.

«Да, сударь... это... розга...» – ответила несчастная девочка и снова заплакала.

«И ты, наверное, догадываешься, зачем она мне понадобилась?» – продолжал принц садистскую беседу.

Неожиданно малышка упала на колени перед своим мучителем и обхватила тонкими ручонками его ноги.

«Сударь, пожалуйста... не наказывайте меня...» – умоляла она, дрожа и рыдая. – «Меня очень строго накажут папочка и мамочка...»

«Конечно, милая», – с наслаждением отвечал принц, – «но сначала тебя накажу я. Ну-ка, раздевайся».

Несмотря на свой малый возраст, девочка уже хорошо знала, что во избежание худшего подобные приказы надо выполнять немедленно. Не переставая громко и безутешно плакать, она поднялась и стала дрожащими руками стаскивать с себя одежду. Чем дальше она раздевалась, тем отчетливее воображение рисовало ей то, что ее ожидало, и она плакала все отчаянней...

Когда этот детский стриптиз подошел к концу, принц залюбовался обнаженным телом малышки. Она была удивительно стройненькой и хорошенькой, а ее крепеньким длинным ножкам позавидовала бы не одна взрослая девица... Самый большой восторг принца вызвала попочка – такой она была аккуратненькой и аппетитной, несмотря на свою малость. Особую же прелесть этой милой детской попке придавали выпуклые темно-красные рубчики, пересекавшие обе прелестные половиночки.

«Тебя уже секли сегодня?» – спросил принц, проводя рукой по вздрагивающим шарикам и наслаждаясь тем неповторимым тактильным ощущением, которое возникает на ладони от дивного сочетания гладкой детской кожи и вспухших рубцов, оставленных розгой.

«Да, сударь... мамочка высекла меня утром, когда я забыла убрать куклу...»

«Тебе больно было?»

«Конечно, сударь. Мамочка всегда наказывает меня очень больно», – сказала девочка, а потом, судорожно вздохнув, добавила: «И папочка тоже...»

«Что ж, посмотрим, кто наказывает больнее», – мило пошутил принц. – «Иди-ка, ложись на этот диван. Тебе ведь известно, как надо ложиться, когда тебя собираются высечь?»

Бедняжка, всхлипнув, подтвердила, что ей это хорошо известно. Не переставая плакать, она покорно улеглась попкой кверху, жалобно дрожа в ожидании второй за этот день, но заведомо не последней порки.

Воспользовавшись методикой, продемонстрированной леди Маргарет, принц зафиксировал тело девочки волшебными силами. Потом встал над распростертым детским телом. Дрожа от возбуждения, он взмахнул прутом и с силой полоснул по обнаженным ягодицам несчастного ребенка... Заливистый вопль заметался по комнате...

Не в силах оторваться от своей первой в жизни жертвы, принц сек девочку долго и невыносимо больно. Несчастная уже едва дышала и совсем не могла кричать, когда милейший принц наконец заставил себя остановиться.

Едва он снял чары, как его измученная жертва сползла с дивана, пошатываясь, издавая полустоны-полурыдания, опустилась перед ним на коленочки. Несмотря на свое ужасное состояние, девочка твердо помнила о необходимости выполнить обряд благодарения и целования розги и руки! Ее исполосованная попка мучительно пылала и саднила, но она не смела даже потереть ее, лишь жалобно стискивала и распускала исстрадавшиеся ягодки...

Дальнейшее было для принца полной неожиданностью. Поцеловав руку своего палача, высеченная девочка, старательно облизывая пересохшие губки, протянула ручонки к его ширинке...

«Что ты делаешь?!» – ужаснулся принц, все еще не избавившийся от представлений цивилизованного человека.

«Мне папочка всегда велит так делать после порки», – испуганно пробормотала малышка, в ужасе ожидая дополнительного наказания за неуместную инициативу. Но наш герой уже отбросил нелепые сомненья…

)Дети, не смейте ничего рисовать про то, что было дальше! А вот как принц наказывал девочку розгой, нарисуйте обязательно.)

…Немного отдохнув, принц решил отправить, наконец, заблудившегося ребенка домой. Не зная, как это сделать, он позвонил леди Маргарет. Та ответила не сразу и явно запыхавшимся голосом – по-видимому, она все еще не закончила экзекуцию, о которой говорила днем. Оказалось, что отправить девчонку домой проще простого: умклайдет мгновенно определяет место жительства любого ребенка и трансгрессирует его туда. Через минуту девочка уже была отправлена навстречу суровой родительской порке, и лишь тогда принц вспомнил, что так и не узнал ее имени...

Никогда принц Фердинанд не ощущал такой полной, ничем не омраченной радости бытия, как в тот вечер. Улегшись в постель, он мысленно перебирал восхитительные впечатления этого дня, и думал о том, как прекрасна жизнь… Наконец, счастливый и полный радужных предвкушений, он заснул.

Утром принц проснулся в том же радостном настроении. Занимаясь своим туалетом и завтракая, он мурлыкал себе под нос модные в покинутом им мире мотивчики и продумывал план действий на сегодня. Главным пунктом этих планов было то, что принцу для разнообразия захотелось заняться воспитанием детей постарше. В конце концов он решил, что не стоит ничего планировать, а лучше отдаться на волю случая, который наверняка принесет что-то неожиданное, но вполне соответствующее желаниям. «Ведь это волшебная страна», повторил он про себя слова леди Маргарет.

Было еще рано. Дети школьного возраста были в школах, поэтому принц не торопился. Ему вдруг захотелось узнать, что происходит на его далекой теперь родине. Сотворив себе с помощью умклайдета телевизор, принц стал просматривать один канал за другим. Каково же было его удивление, когда он убедился, что в покинутом им мире по-прежнему длится новогодняя ночь! Более того, на его излюбленном канале все еще пела та же самая рок-поп-звезда, и даже тот же самый куплет, который звучал за мгновение до того, как он был трансгрессирован во Флагелянд:

O what a long trip `twill be!

Значит, тамошнее время действительно остановилось... Принц не понимал, как это возможно, но во всяком случае успокоился относительно своего исчезновения: оно, видно, и впрямь пройдет незамеченным.

Около полудня принц Фердинанд вышел из дому. Просмотренный фильм и собственное воображение возбудили в нем пылкий охотничий азарт, и он ринулся вглубь парка на поиски подходящей жертвы... ах, что это я говорю! …на поиски подходящего объекта воспитания.

Искать пришлось довольно долго. Он прошагал с пару миль и оказался в каком-то глухом уголке парка, в котором деревья росли гуще, а кустарник был местами совсем непролазным. Принц подумал, что именно в такие места должны забираться дети, если уж они прогуливают школу, и энергично продирался через заросли. Вдруг его чуткое ухо уловило донесшийся издали серебристый смех. Стараясь ступать беззвучно, он пошел в направлении этого звука и вскоре убедился, что в густых зарослях кто-то прячется. Стараясь не шуметь, принц влез на дерево и огляделся. Метрах в пятидесяти от себя он увидел небольшую солнечную полянку и понял, что не напрасно мучил себя этим походом. Вспомнив о необычайных возможностях, предоставляемых волшебным сервисом, принц с помощью УВП создал некий прибор, совмещавший в себе бинокль и усилитель звука, с помощью которого смог все разглядеть и услышать, оставаясь незамеченным.

На полянке пребывали две прехорошенькие девчонки лет по шестнадцати, явно прогуливавшие школьные занятия. Да как прогуливавшие! Свободно раскинувшись, они валялись нагишом на нежной густой травке, подставив лучам солнца свои прелестные юные тела. Предметы девичьих туалетов были беспорядочно развешаны по кустам. Каждая девица держала в руке тонкую дымящуюся сигарету, а на земле между ними стояла большая бутылка пива.

Принц Фердинанд с восторгом изучал открывшуюся его взору картину. Какие прелестные создания! И какой букет провинностей! У принца дух захватило при мысли о том, какой суровой порки заслуживают эти юные грешницы. Он, однако, не торопился приступить к реализации своих воспитательных функций: подсматривание за милыми прогульщицами, которые вели себя совершенно раскованно, доставляло ему несказанное удовольствие.

Покуривая и время от времени посасывая из горлышка пиво, девчонки весело болтали. Они то и дело меняли позы, чтобы все тело загорало равномерно, так что наш герой мог рассмотреть их во всех подробностях. Подробности были, на его взгляд, очаровательными. Одна из девочек была золотистой блондиночкой, нежной, белокожей, чуть-чуть полненькой – как раз настолько, чтобы называться не толстушкой, а пухленькой; как положено блондинке, она была немножко медлительна и ленива, словно сытая молодая кошечка. Другая – стройная темноволосая смугляночка, вероятно, квартеронка или даже мулатка – была живой и подвижной как ртуть. Вместе они являли собой прелестную пару, словно сошедшую со страниц высококлассного эротического журнала.

«Ой, Ирен, как тут здорово!» – донеслись до принца слова блондиночки. – «Только вдруг нас кто-нибудь увидит…»

«Не каркай, Ленхен! Никто нас не увидит», – уверенно ответила смугленькая.

«Да-а-а…» – разнылась Ленхен, – «тебя-то уж два дня никто не ловил, а меня вчера знаешь как тот дядька сек!.. Я думала, хоть сознание потеряю, а он, гад, все прибавляет и прибавляет выносливости…»

Девочка перевернулась на живот, и взору нашего героя открылась такая прелестная пухленькая попка, что он непроизвольно сглотнул слюну, представив себе эти восхитительные полушария под розгой…

«Зато он тебе дал пиво и сигареты, а то где бы мы взяли… «, – сказала Ирен и ласково погладила голый задик подружки. – «Ты не бойся, тут днем никого не бывает. Мы с Алиной тут сколько раз…» – она прикусила язычок, но слишком поздно: блондиночка надула губки и повернулась спиной к подруге.

«Ну не дуйся, Ленхен», – начала подлизываться Ирен, нежно поглаживая атласное бедро подруги. – «Ну ты же знаешь, что у нас с ней больше ничего нет. И вообще я ее не любила никогда! Просто скучно было… Ну, Ле-е-е-нхен…»

Кукольные светлоголубые глазки Ленхен внезапно наполнились слезами.

«Не люби-и-и-ла…» – с горьким упреком протянула она и всхлипнула. –«»А сама все время ее вспоминаешь…«»

Тут юная Ирен показала себя весьма опытной любовницей. Не тратя слов на уверения, она придвинулась поближе к Леночке и начала покрывать быстрыми поцелуями нежные холмики ее полных грудок, а тем временем ее смуглая ручка медленно ползла по ляжке Ленхен, понемножку подбираясь к девичьей раковинке. Некоторое время ревнивая блондиночка воспринимала ласки с напускным безразличием, но не прошло и минуты, как она обняла Ирен, а ее ляжечки на миг раздвинулись и тотчас плотно сомкнулись, стиснув проворную руку подружки около самых губок… А еще через минуту Ирен лежала на Ленхен, и та стискивала ее руками и ногами. Пружинистое тело смуглянки быстро колебалось вперед-назад, и прижатые друг к другу лобочки доставляли девочкам такое дивное наслаждение, что они только постанывали дуэтом…

Принц обратил внимание на то, что попка Ирен не менее прелестна, чем восхитившая его попка Ленхен: тугая, без единой унции жира, с великолепно вылепленными ягодичными мышцами, перекатывающимися под изумительно гладкой светло-шоколадной кожей…

Внезапно Ленхен сильнее сжала подругу в объятьях, остановив процесс, который, казалось бы, хотелось продолжать бесконечно.

«Кто поймал?»

«Та дама, что всегда выслеживает Катюшку после школы».

«Та, что всегда порет ее по-английски, тростью?» – уточнила Ирен.

«Ага, она самая…»

«Ну, и что им было?»

«Ужас!» – Леночка заметно содрогнулась. – «Она им сначала попки излупила, а потом долго-долго порола спереди… Представляешь?! Они говорят, часа три лупцевала почти без передыху. У них прямо черное все было до релаксации … «

«Кру-у-у-то…» – мрачно протянула Ирочка. – «А где она их застукала?»

«Да они прямо в садике около школы трахались, так им вдруг приспичило…».

«Во дуры! Так им и надо! Вот мы с тобой так спрятались, что фиг кто найдет», – заверила Ирен, которой не терпелось продолжить прерванное занятие. Через мгновение девочки вновь ласкались, стеная от удовольствия…

Понаслаждавшись сценой лесбийской любви двух прелестных созданий, принц решил, наконец, удовлетворить свой основной инстинкт – тем более, что рассказ Ленхен подал ему одну увлекательную идею…

Первым делом Фердинанд с помощью умклайдета зафиксировал обеих девочек в объятьях друг друга. Захваченные любовным порывом, они этого даже не заметили. Затем принц спустился со своего наблюдательного пункта и, поразмыслив, соорудил с помощью УВП великолепный хлыст. Этот тяжелый, но гибкий инструмент состоял из трех туго переплетенных узких кожаных полосок; на одном его конце была удобная петля для руки, а на другом кончики ремешков были тщательно заделаны в маленький кожаный же мешочек. Наш герой хотел было набить в мешочек мелкой свинцовой дроби или даже поместить туда металлический шарик с торчащими наружу шипами, но потом отказался от этих идей в пользу классической конструкции.

Похлопывая себя хлыстом по ноге, принц Фердинанд неспешно направился к девчонкам, со стонами и вскриками продолжавшим свою страстную игру. Они заметили своего непрошенного воспитателя лишь тогда, когда он подошел почти вплотную. Бедняжки задергались, вереща от ужаса, но наложенные принцем чары не позволили им разомкнуть преступное объятье…

Провинности девочек были столь очевидны, что принц не стал тратить время на дознание. Не говоря ни слова и не слушая слезного лепета преступниц, Фердинанд занес хлыст и с наслаждением во всю силу полоснул Ирен по дрожащей шоколадной попке. Эффект был потрясающий: девочка буквально замерла с выпученными глазами и раскрытым ртом, издавая лишь тихий прерывистый писк. Фердинанд подумал, что болевой шок может слишком быстро вывести Иришку из строя; он взялся за УВП и немного снизил чувствительность девочки.

Полюбовавшись великолепным багровым рубцом, вздувшимся на крепеньких ягодицах смуглянки, принц возобновил порку и убедился в правильности сделанной настройки: девчонка вопила и билась в неразрываемых объятьях Леночки как раз так, как ему нравилось. Принц успел нанести с дюжину ударов по обаятельной попке и не менее обаятельным ляжкам прежде, чем беспорядочные дерганья наказываемой привели к тому, что сцепленная парочка завалилась на бок, а потом Ирочка исхитрилась улечься на спину, прикрывшись от жестокого хлыста телом своей возлюбленной.

Фердинанд с не меньшим удовольствием принялся нахлестывать пухленькие округлости блондинки, покрытые нежнейшим золотистым загаром. Бедная Ленхен тонко протяжно выла, но дергалась менее интенсивно, чем ее энергичная подружка: принц сек и сек ее, не видя, почему бы, собственно говоря, не засечь дрянную девчонку хотя бы до потери сознания – ведь он столько раз мечтал об этом…

Время от времени принц прерывал порку, чтобы получше разглядеть и потрогать руками пылающие, покрытые страшными рубцами округлости, а затем вновь поднимал карающую длань. Однако прелестная блондиночка внушала ему не одно только желание сечь. Между ее раздвинутыми ляжечками виднелась штучка, с которой невольно ассоциировалось кое-что другое. И наш герой не стал сопротивляться зову природы. Скинув с себя мешающие предметы туалета, он взгромоздился на Ленхен…

…Задавленная двумя дергающимися телами Ирен едва дышала, когда Фердинанд вспомнил, что ей досталось намного меньше, чем Ленхен, и решил восстановить справедливость. Перевернув сцепленную парочку, принц вновь занялся горячей обработкой тела смугляночки, стремясь довести его до той же кондиции, в которой пребывало тело ее подружка. И, в общем, ему это удалось, хотя потребовало немалых усилий.

(Дети, вы должны нарисовать, как принц сечет хлыстом этих больших девочек. Сделайте по два рисунка, чтобы на одном сверху была смугленькая Ирен, а на другом – беленькая Ленхен).

Наконец, принц почувствовал усталость и даже что-то вроде насыщения. Однако он еще не полностью реализовал свой первоначальный замысел. Расцепив девочек и выслушав стандартное изъявление благодарности, строгий воспитатель сообщил им, что пока они были наказаны только за прогул, курение и распитие алкогольных напитков.

«Но за вами есть еще одна провинность. Не так ли, мои милые?»

«Да, сударь…» – ответили бедняжки хором.

«Ну-ну, говорите».

«Мы занимались любовью…»

«Вот именно. И за это вы будете наказаны так же, как Катя и Флоретт», – заявил принц, демонстрируя хорошее знание обстановки. – «Встаньте спиной друг к другу, возьмитесь за руки и прижмитесь друг к другу попками».

Плача и повизгивая от боли, девочки выполнили приказ. Наложив чары, принц зафиксировал их в этом мучительном положении и снова взялся за хлыст. Он хлестал их по очереди – то давая каждой преступнице по одному удару, то влеплял одной серию из трех-четырех, а затем выдавал второй точно такую же серию: справедливость всегда была idee fixe нашего героя.

Через пятнадцать минут интенсивной педагогики прелестные ляжки и бедра воспитываемых девочек были покрыты такими же жуткими рубцами, как и их прижатые друг к другу попы. Кое-что досталось и милым животикам, и, конечно же, тем местечкам, которые явились первопричиной возмутительного поведения нерадивых школьниц. (Дети, непременно нарисуйте эту вторую порку девочек. Пусть это послужит вам уроком). Потом, опять-таки исключительно с целью соблюдения справедливости, принц осчастливил своим вниманием Ирочку как давеча Леночку, после чего отпустил, наконец, легкомысленных прогульщиц, напутствовав их подобающим наставлением. Сам он, неожиданно почувствовав себя утомленным и проголодавшимся, немедленно трансгрессировался домой.

Дни летели незаметно. Принц упивался необычайными возможностями, которые предоставляла клиентам волшебная страна Флагелянд. Он стремился реализовать все изощренные фантазии, накопленные за долгие годы безнадежных мечтаний.

Одно время принц с увлечением разнообразил инструменты телесных наказаний. То он порол девочек разными ремнями, то лупцевал бамбуковыми палками и ратанговыми тростями, то испытывал на них розги из самых разных природных и искусственных материалов. Он пропитывал розги уксусом и рассолом, спиртом и лимонным соком. Потом с интересом сравнивал результаты по интенсивности вопля наказываемых, а кроме того требовал от них подробного рассказа об ощущениях во время порки. Было так приятно посадить только что высеченную девчонку себе на колени и расспрашивать, поглаживая ее по настрадавшимся местечкам. Не умевших толком описать свои ощущения он подвергал повторной порке, дабы они лучше распробовали примененный инструмент…

Помимо инструментов Фердинанд разнообразил позы, в которых пребывали наказываемые. То он их укладывал, то ставил на колени, то подвешивал за руки, то привязывал к столбу... То приказывал раздвинуть ножки, то, наоборот, запрещал раздвигать, то сажал на табуретку и стегал по ляжкам, а старших еще и по грудкам…

Ему также нравилось дополнять порку разными воздействиями до и после основной процедуры. Его «воспитанницы» часами стояли коленками на сухом горохе или на полене; сидели на стуле, утыканном острыми шипами; лежали голыми на муравьиной куче… Он любил загнать обнаженную девочку в густые заросли чудовищно жгучей крапивы и заставить там танцевать или выполнять гимнастические упражнения. После этого, связав девчонку, он с наслаждением наблюдал, как она извивается и трясется от нестерпимого зуда, а когда зуд немного спадал, клал несчастную под жестокие розги…

Некоторое время принц потратил на то, чтобы определить для себя наиболее приятный возраст девочки, подвергаемой порке, но к определенным выводам не пришел: и малышки, и подростки, и тинэйджеры в равной мере доставляли ему удовольствие. Потом он увлекся тем, что подвергал порке целую группу девочек одновременно, причем была своя прелесть как в том, чтобы все они были одного возраста, так и в том, чтобы разного. Если набиралась группа разновозрастных озорниц, он любил приказать старшим сечь младших, а уж потом сек старших сам…

Время от времени принц для разнообразия брал на порку и мальчиков, выбирая самых хорошеньких и никак не старше двенадцати лет. В одновременном сечении мальчиков и девочек он находил особую прелесть. Было также очень забавно приказать мальчику высечь девочку или наоборот…

Принц Фердинанд стал в округе знаменитостью. Дети боялись его пуще любого другого взрослого и всеми силами старались ему не попадаться. Увы, это им плохо удавалось: ведь то была волшебная страна, и волшебство в ней работало не на детей…

Некоторое время принц был владельцем и директором частной школы для девочек, и гордился тем, что в его школе для детей создан самый суровый режим во всем Флагелянде. Учениц здесь подвергали жесточайшим наказаниям за самые ничтожные провинности, причем принц умудрился ввести для них такие правила поведения, что чуть ли не любое движение оказывалось недозволенным. Несчастных девочек жестоко секли за то, что они слишком ерзают, сидя на стуле (а как не ерзать, если попка горит после только что полученной порки!), или за то, что они часто моргают, глядя на учителя, или даже за то, что слишком шумно дышат… Предметом особой гордости Фердинанда было дотошное регламентирование поведения ученицы во время наказания, причем любое отклонение от установленного регламента рассматривалось как особо тяжкое преступление. Было расписано все: как раздеваться и как подавать инструмент порки, как принимать позу и как благодарить за наказание, когда можно плакать и когда нельзя, что можно кричать во время порки и что запрещено… За нарушения регламента могли наказать немедленно, но чаще переносили наказание на другой день. Практически каждая ученица принцевой школы бывала наказана по нескольку раз в день, а к концу дня ей уже бывала назначена одна, а то и не одна, порка на завтра. Позже принц завел в своей школе и классы для мальчиков, причем контакты между детьми разного пола стали новым источником многочисленных наказаний как девочек, так и мальчиков…

Был еще период, когда наш Фердинанд завел себе «семью»: взял нескольких девочек разного возраста в приемные дочери. С утра до вечера он с наслаждением занимался воспитанием малюток, то есть шлепал рукой, драл ремнем, порол тростью, сек розгой, стегал крапивой, лупцевал пряжкой, ставил на горох, сажал на шипы и другими подобными способами проявлял отеческую заботу об осчастливленных им сиротках…

Погруженный во все эти приятные дела и заботы, принц Фердинанд и оглянуться не успел, как оговоренный его контрактом год подошел к концу. Решительно не желая покидать полюбившуюся ему страну, Фердинанд стал выяснять, нельзя ли продлить контракт еще на пару лет. Леди Маргарет, продолжавшая опекать принца, сказала, что эти вопросы решает мистер Отсифем, который вскоре намерен посетить Его Высочество.

Однако визит старого волшебника к принцу состоялся лишь в последний день, вернее, как и год назад, в новогоднюю ночь с 31-го декабря на 1-е января. На этот раз принц был дома один. Новый год он встретил в компании двух свежевысеченных девчонок, которых вскоре после полуночи милостиво отпустил восвояси.

В этот свой визит м-р Отсифем не выглядел нищим бродягой, да и стариком не казался. Он прибыл верхом на великолепном черном скакуне арабских кровей; лихо спрыгнув с седла, он хлопком ладони по крупу отправил коня пастись на парковых лужайках и вошел в дом. Как это принято у волшебников высокого класса, он не стал стучаться в запертую дверь, а отворил ее, пробормотав простенькое заклинаньице. Принц, наблюдавший из окна кабинета, уже спускался навстречу высокому гостю. Волшебник был одет в великолепный камзол из черного бархата с белоснежным ван-дейковским воротником и брыжи из того же материала. На его ногах были ботфорты из дорогой мягкой кожи, о которые то и дело стукалась тяжелая длинная шпага, укрепленная на перевязи, сверкающей золотыми накладками. (Дети, нарисуйте старого волшебника в этом красивом облачении).

Здороваясь с хозяином, м-р Отсифем снял перевязь со шпагой и, не найдя в передней стойки для холодного оружия, положил ее на кожаный диванчик. Затем, как и год назад, принц провел волшебника в свой кабинет.

После обязательных даже в этой стране вечного лета фраз о погоде почитаемый во Флагелянде английский этикет требовал обсудить цены на шерсть и последнюю проповедь Его Преосвященства Архиепископа Кентерберийского (именно в таком порядке). Однако принц Фердинанд пренебрег традицией. Выяснив, что гость не прочь отведать 12-летнего французского коньяку, принц нажатием кнопки организовал выпивку и перешел к делу.

«Я хотел бы обсудить с Вами возможность продления контракта, сэр», – промолвил он, смакуя янтарный напиток.

«Но, Ваше Высочество», – отвечал волшебник, также неторопливо наслаждаясь прославленным продуктом земли галлов и франков, – «сначала мы должны обсудить исполнение текущего контракта».

«Да что ж обсуждать, ведь срок его действия уже истек» – махнул рукой принц.

«У Вас есть какие-нибудь претензии, Ваше Высочество?»

«О, никаких, решительно никаких!» – воскликнул принц. – «Качество исполнения вашей фирмой своих обязательств превзошло все мои ожидания!»

«Мне это чрезвычайно приятно слышать», – учтиво отозвался м-р Отсифем, – «но принятый у нас порядок требует, чтобы Вы подтвердили свою удовлетворенность письменно».

По мановению руки волшебника на столе появился контракт, подписанный Фердинандом год назад, и, как и тогда, м-р Отсифем подал ему свою ручку с красными чернилами. Под диктовку любезного волшебника принц охотно сделал в конце приписку, со старинной витиеватостью утверждавшую, что заказчик не имеет претензий к исполнителю.

«Ну, теперь мы можем обсудить продление?» – нетерпеливо спросил наш герой.

«Увы, все еще нет, сэр», – лучезарно улыбнулся м-р Отсифем. – «Осталось выполнить то, что оговорено примечанием три».

«Боже мой, что это еще за примечание?» – воскликнул принц, начиная терять терпение.

«Как, Вы не помните, Ваше Высочество?»

«Да я вовсе не читал всех этих дурацких примечаний!»

«И совершенно напрасно, Ваше Высочество. Меня удивляет Ваша небрежность, учитывая тот опыт, который Вы приобрели, занимаясь делами своего батюшки».

Принц взял текст контракта и углубился в чтение. Когда до него дошел смысл прочитанного, он изменился в лице и ошарашено воззрился на волшебника, вальяжно развалившегося в кресле.

«К-как… эт-то… п-понимать?» – пролепетал Фердинанд, заикаясь.

«Именно так, как написано», – усмехнулся коварный колдун. Взяв листок со стола, он хорошо поставленным голосом прочитал примечание три, смысл которого, надо сказать, был действительно предельно ясен.

«Клиент выражает согласие с тем», – читал м-р Отсифем, – «что в том случае, если он будет удовлетворен действиями Исполнителя по настоящему контракту, по истечении срока действия последнего он, Клиент, будет превращен в ребенка трех лет от роду и проведет в стране исполнения контракта срок, остающийся до его совершеннолетия, т.е. восемнадцать лет, на иждивении государства со всеми вытекающими из этого статуса последствиями».

«Нет!» – закричал принц, все лучше осознавая, что его ждет. – «Я не хочу! Вы… Вы меня обманули! Я не знал!»

«Фи, Ваше Высочество», – брезгливо промолвил м-р Отсифем, отставляя опустевшую рюмку, – «что за недостойное поведение! Контракт Вами подписан, приписка об удовлетворении сделана. Теперь надобно подчиниться».

«Нет! Нет!» – снова завопил принц Фердинанд. – «Это обман! Я не знал! Это недобросовестный договор!…»

«Дорогой сэр», – отвечал ему Отсифем, – «Вашему Высочеству следовало бы знать, что так называемые «signed and sealed» договоры, то есть договоры за подписью и печатью, почти никогда не признаются недобросовестными. Даже если бы у Вас была возможность обратиться в суд, Вам бы это не помогло».

«Впрочем, у Вас этой возможности нет», – холодно добавил м-р Отсифем, а потом, зловеще усмехаясь, заметил:

«Вы почему-то никогда не задумывались, любезный принц, откуда мы берем детей, которые приносят столько радости нашим клиентам».

«К-как… все эти дети – бывшие клиенты?...» – пролепетал принц, начавший понимать механизм действия волшебной страны Флагелянд.

«Именно так, сэр». С этими словами хитрый волшебник достал из кармана камзола свой профессиональный умклайдет. Принц ошалело молчал, хотя его побелевшие губы подергивались в попытке что-то вымолвить… Ошарашено блуждая взглядом по комнате, принц вдруг глянул на контракт, лежавший относительно него вверх ногами. И явственно увидел, как читается подпись волшебника справа налево: «Мефисто». Холодный пот прошиб несчастного Фердинанда…

«Прежде, чем исполнить необходимую трансформацию», – говорил между тем м-р Отсифем, – «я должен поставить Вас в известность о некоторых параметрах Вашего дальнейшего пребывания во Флагелянде. За истекшие 365 дней своего пребывания здесь Вы изволили подвергнуть телесным наказаниям различной интенсивности 1126 детей, в том числе 855 девочек и 271 мальчика. Соответственно, Вы будете пребывать в состоянии мальчика 32 процента времени, а в состоянии девочки 68 процентов; иными словами, из 216-ти месяцев 69 Вы будете мальчиком, а остальные 147 – девочкой».

Принц издал какой-то звук, удивительно похожий на скулеж. М-р Отсифем удовлетворенно усмехнулся и продолжил:

«Этим 1126-ти детям Вы нанесли в общей сложности 38 496 ударов различными инструментами, суммарная энергия которых составила 752 817 джоулей; кроме того, Вы подвергли их другим воздействиям с суммарной энергией 327 433 джоуля. За время своего последующего пребывания в нашей волшебной стране Вы будете подвергнуты различным наказаниям с такой же суммарной энергией. Что касается интимных контактов…»

Принц опять заскулил, зажмурился и замотал головой, точно отгоняя от себя кошмарный сон. Ему казалось, что на стене ставшего уже привычным кабинета горит страшная надпись, которую древле узрел в своих чертогах царь Валтасар: «Мене, текел, упарсин» – «Подсчитано, измерено, взвешено!».

Наконец, страшный волшебник закончил свои перечисления, необыкновенно похожие на обвинительное заключение.

«Последнее, что я хочу сделать, это подтвердить Вам, что через 18 лет Вы вернетесь в свою страну в тот самый момент, в который из нее исчезли».

М-р Отсифем включил телевизор, и принц убедился, что на его родине продолжается веселье прошлогодней новогодней ночи. Дав Фердинанду пару минут передышки, м-р Отсифем нажал кнопку на своем аппарате.

Последнее, что принц увидел, будучи еще во взрослом состоянии, была рок-поп-звезда, проникновенно певшая в микрофон.

Традиции

Наиболее разработанная система телесных наказаний детей, вошедшая в традицию и сохранившаяся в течение всего Нового времени, существовала в Великобритании (см.: Chandos, 1984; Gathorne-Hardy, 1977; Gibson, 1978; Raven, 1986).

Первое, с чем английский мальчик сталкивался в школе, – это жестокость и злоупотребление властью со стороны учителей. Особенно изощренным ритуалом телесных наказаний, которые здесь называли «битьем» (beating) или «экзекуцией», славился основанный в 1440 г. Итонский колледж. Некоторые его учителя, например возглавлявший Итон в 1534–1543 гг. Николас Юдалл (1504–1556), были самыми настоящими садистами, которым избиение мальчиков доставляло сексуальное удовольствие. Английская эпиграмма XVII в. гласит: «Почесывая в штанах у школьника, педант удовлетворяет свой собственный зуд».

Связи Юдалла были настолько высоки, что даже после того, как его уволили и осудили за содомию, он через несколько лет возглавил другой, Вестминстерский колледж.

Воспитанников пороли буквально за все. В 1660 г., когда школьникам в качестве средства профилактики чумы предписали курение, одного итонского мальчика выпороли, «как никогда в жизни», за… некурение. В Итоне с родителей учеников дополнительно к плате за обучение взимали по полгинеи на покупку розог, независимо от того, подвергался ли их отпрыск наказанию или нет.

Следует подчеркнуть, что дело было не только и не столько в личных склонностях воспитателей, которые, как и всюду, были разными, сколько в общих принципах воспитания.

Самый знаменитый «палочник», возглавлявший Итон с 1809 до 1834 г. доктор Джон Кит (John Keate) (1773–1852), который однажды за один только день собственноручно высек розгами 80 (!!!) мальчиков, отличался добрым и веселым нравом, воспитанники его уважали. Кит просто старался поднять ослабленную дисциплину, и это ему удалось. Многие наказываемые мальчики воспринимали порку как законную расплату за проигрыш, за то, что не удалось обмануть учителя, и одновременно – как подвиг в глазах одноклассников.

Избегать розог считалось дурным тоном. Мальчики даже хвастались друг перед другом своими рубцами. Особое значение имела публичность наказания. Для старших, 17-18-летних мальчиков унижение было страшнее физической боли. Капитан итонской команды гребцов, высокий и сильный юноша, которому предстояла порка за злоупотребление шампанским, слезно умолял директора, чтобы тот высек его наедине, а не под взглядами толпы любопытных младших мальчиков, для которых он сам был авторитетом и даже властью. Директор категорически отказал, объяснив, что публичность порки – главная часть наказания.

Ритуал публичной порки был отработан до мелочей. Каждый «Дом» в Итоне имел собственный эшафот – деревянную колоду с двумя ступеньками (flogging block). Наказываемый должен был спустить брюки и трусы, подняться на эшафот, стать на колени на нижнюю ступеньку и лечь животом на верхнюю часть колоды. Таким образом, его попа, расщелина между ягодицами, чувствительная внутренняя поверхность бедер и даже гениталии сзади были полностью обнажены и доступны для обозрения, а если осуществляющему порку учителю будет угодно, и для болезненных ударов березовыми прутьями. Это хорошо видно на старинной английской гравюре «Порка в Итоне». В таком положении мальчика удерживали два человека, в обязанности которых входило также держать полы рубашки, пока провинившийся не получит всех назначенных ему ударов.

Какие переживания это зрелище вызывало у мальчиков, подробно описано в знаменитой итонской поэме Алджернона Суинберна (1837–1909) «Порка Чарли Коллингвуда». Поскольку русский перевод поэмы отсутствует, а я на это не способен, ограничусь кратким пересказом.

Чарли Коллингвуд – семнадцатилетний красавец, высокий, широкоплечий, с развитой мускулатурой и копной рыжих волос на голове. Он отлично играет во все спортивные игры, зато стихи и сочинения ему не даются. Поэтому пять, а то и шесть дней в неделю он оказывается жертвой, а затем его наказывают. Для младших мальчиков видеть порку Чарли Коллингвуда – настоящий праздник; следов березы на его заднице больше, чем листьев на дереве, такую попу приятно видеть. Но Чарли ничего не боится. Он идет со спущенными штанами, не издавая ни звука. Зрители переводят взгляд с красной розги директора на красный зад школьника: шрам на шраме, рубец на рубце. Директор выбивается из сил, но Чарли не впервой. Розга жжет все чувствительнее, по белым бокам Чарли, как змеи, ползут березовые узоры. На его голом белом животе видны красные узоры, а между белыми ляжками приоткрывается нечто волосатое. Учитель выбирает самые чувствительные места, как будто хочет разрубить Чарли на куски. «Конечно, ты слишком большой для порки, в твоем возрасте подвергаться порке стыдно, но пока ты здесь, я буду тебя сечь! Мальчик никогда не бывает слишком большим для битья!» Извиваясь от боли, Чарли в конце концов вскрикивает: «Ох!» – и младшие мальчики смеются, что розга таки заставила кричать большого парня. Но второго такого удовольствия они не дождутся. Учитель устает раньше. Чарли Коллингвуд поднимается с эшафота, краснолицый, со спутанными рыжими волосами, багровой поротой задницей, полными слез голубыми глазами и взглядом, который говорит: «Наплевать!» Затем он натягивает штаны и выходит из школы, окруженный толпой мальчишек, которые идут следом за своим героем и гордятся тем, что они видели порку Чарли Коллингвуда…

Тут есть все: учительский садизм, безусловная покорность и отчаянная бравада наказуемого, жестокий смех и одновременная героизация жертвы, с которой каждый из этих мальчиков по-своему идентифицируется. И прежде всего – табуируемый секс…

Из воспоминаний бывших итонцев:

«Меня поймали в часовне за распеванием грубых, непристойных стихов на мотив псалма и вызвали на расправу к Младшему Мастеру (нечто вроде заместителя директора. – И. К.). Ты должен был снять брюки и трусы и стать на колени на колодку. Двое служителей тебя держали. Тебя пороли розгами по голой попе. Я все время дрожал, белый, как лист бумаги, абсолютно напуганный. Получил шесть ударов, в результате появилась кровь. Когда я вернулся обратно в класс, все закричали: “А где кровь, где кровь?” Мне пришлось задрать подол рубашки и показать кровавые пятна».

«Порка была просто частью жизни. После вечерней молитвы старшие мальчики официально вызывали тебя в Библиотеку. Хотя за мной не числилось особых провинностей, Капитан Дома решил, что я веду себя вызывающе и заслуживаю избиения. Это было чрезвычайно больно – настоящая старомодная порка до крови».

«Не помню, чтобы когда-нибудь в жизни я был так напуган, чем когда сидел в своей комнате, зная, что мне предстоит порка. Мой фаг-мастер сказал мне утром: “Боюсь, что ты заслуживаешь побоев”, и весь день я ожидал этого наказания. Будучи маленьким и хилым, я боялся особенно сильно. – “Спускайся к Библиотеке и подожди”. – Они заставили меня ждать четыре или пять минут. – “Входи”. – Ты входишь и видишь, что вопрос решен, никакие оправдания тебя не спасут. Капитан Дома уже стоит со своей палкой. – “Это непростительно, ты трижды не зажег свет у своего фагмастера. Выйди”. – И снова ты должен ждать. Это была изощренная пытка. – “Входи!”-А затем они бьют тебя палкой, как будто выколачивают ковер».

«Моих деда и прадеда одинаково пороли в школе, причем… на одном и том же эшафоте. Учитывая, что их школьные годы разделяют 29 лет, мне это всегда казалось забавным. Ни мой дед, ни мой прадед не испытывали никаких сожалений или отрицательных чувств по поводу наказания, оно тогда было нормальной частью жизни. Как говорил мой дед, береза была способом “настройки духа”; хотя результаты могли выглядеть плачевно, кожа через три недели заживала…»

Замечательные порочные традиции существовали в основанной в 1179 г. Вестминстерской школе. Самый знаменитый ее директор (он занимал эту должность 58 лет) Ричард Басби (1606–1695) хвастался, что собственноручно перепорол 16 будущих епископов англиканской церкви и что лишь один из его воспитанников не был выпорот ни разу. По мнению доктора Басби, порка формирует у мальчика здоровое отношение к дисциплине. Между прочим, его учительская карьера началась со скандала: Басби уличили в сексуальном совращении одного из учеников. В 1743 г. знаменитый поэт Александр Поп сатирически изобразил его в поэме «Новая Дунсиада». Но ценили Басби «не только за это»: ни одна английская школа не могла похвастаться таким количеством знаменитых выпускников, как Вестминстер эпохи Басби (архитектор Кристофер Рен, естествоиспытатель Роберт Хук, поэты Джон Драйден и Мэтью Прайор, философ Джон Локк и многие другие). Разве это не доказывает успехов порки? Кроме того, Басби собрал и подарил школе богатую библиотеку.

Традиции Басби бережно сохранялись. Весной 1792 г. на волне либерализма (в соседней Франции происходила революция) группа учеников Вестминстерской школы два с половиной месяца издавала сатирический журнал «Флагеллант». Вышло девять номеров, в общей сложности полторы сотни страниц, после чего журнал был запрещен, а его инициатор, будущий знаменитый поэт-романтик Роберт Саути (1774–1843), исключен из школы.

Двести лет спустя с журналом ознакомился русский писатель Игорь Померанцев, и вот что он пишет (Померанцев, 1998):

«Юноши спешили. Я буквально слышу, как неутомимо скрипят их перья весной 1792 года. В конце мая. В ту пору буйно цвел готический роман, входил в моду романтизм, но вестминстерские старшеклассники модой пренебрегали. Их не зря учили риторике, так что писали они в духе трактатов Цицерона: доказывали свое, опровергали оппонента, точно выбирали слова, соразмерно строили фразы. В их сочинениях не различаешь тупого удара палки, нету в них пятен крови, ручейков слез. Но все же…

“У меня нет сомнений, что рука учителя не потянется к розге, если он уразумеет, что она изобретена дьяволом!!! Я взываю к вам, профессора порки! Кто был божеством античного язычества? Дьявол! Католический Рим – это рассадник предрассудков и суеверия. Разве протестант будет отрицать, что дикости монахов, и среди этих дикостей бичевание, от дьявола? Мы сбросили ярмо Рима, но розга еще властвует над нами!”

“Достопочтенные отцы! Дозвольте мне из отдаленного края оповестить вас об отношении к “Флагелланту”. Несовершенство моего стиля, чаятельно, загладится существом моего послания. Знайте же, праведные братья, что я пребываю под покровительством учителя господина Тэкама, чья рука тяжелей головы и почти столь же сурова, сколь его сердце. Когда мы получили первый нумер “Флагелланта”, педагог осведомился, что за ахинею мы читаем. Мы ответствовали. Он схватил журнал и, сунув его в карман, воскликнул: “Ну и времена! Мальчишкам дозволено размышлять о себе!” Я часто слыхивал о праве помазанника божьего, монарха, и, признаюсь, испытывал сомнения. Но о том, что учитель – это тоже помазанник божий, я что-то не слыхивал!”

А вот воспоминания вестминстерского школяра из середины XIX в.:

“Наказывали за неуважение к старшеклассникам, за то, что не сдержал слова или свалил на кого-то вину за содеянное, за карточное шулерство. Били рукояткой розги по ногам. Били по рукам. О, эти зимние утра! Я вытягиваю обветренные руки в цыпках, сейчас по ним полоснут линейкой. Как-то я приехал на каникулы домой, и мой отец отвел меня в ванную, долго мыл мне руки горячей водой и мылом, щеткой вычистил траур из-под ногтей, смазал жиром и дал пару лайковых перчаток. Я не снимал их двое суток, все раны затянулись, кожа стала мягкой, бледной… Во время порки было принято улыбаться. Никогда не слышал ни стона, ни всхлипа…

В Вестминстере почти не издевались попусту. Но все же случалось. Порой заставляли растопырить пальцы и положить ладонь тыльной стороной вверх на парту. После мучитель пером или перочинным ножиком часто-часто скакал между пальцами. Некоторые делали это мастерски, туда-назад, туда-назад. Но кончалось всегда одним: кровью”».

Все телесные наказания учащихся тщательно оформлялись. В школьной «Книге наказаний», которую вели старосты-старшеклассники, сохранились имена всех наказанных, даты, мера и причины экзекуции. Игорь Померанцев цитирует некоторые записи 1940-х годов:

«М. наказан за сквернословие. Староста Стэмбургер сделал замечание классу, чтоб не орали. Когда Стэмбургер кончил, М. встал и сказал: “Пойду-ка посру»’. Ему сказали, чтоб он придержал язык. Но вскоре все это повторилось. Я сказал М., что он заработал три удара. Он опротестовал решение. Мы обговорили это с директором и решили, что наказать надо не просто за сквернословие, а за все вкупе. Правда, сошлись на двух ударах…»

Порка была органической частью школьной традиции, многие воспитанники на всю жизнь становились ярыми ее поклонниками. Бывший ученик школы Чартерхаус (основана в 1612 г.) вспоминает, что, когда в 1818 г. тогдашний ее директор доктор Рассел решил заменить телесные наказания штрафом, школа взбунтовалась:

«Розга казалась нам совершенно совместимой с достоинством джентльмена, а штраф – это постыдно! Школа восстала под лозунгом “Долой штраф, да здравствует розга!”, и старый порядок был торжественно восстановлен».

Конечно, не все ученики были поклонниками порки. Будущий премьер Уинстон Черчилль (1874–1965), который плохо учился в школе и к тому же отличался редким упрямством, был совсем не в восторге от своей подготовительной школы Сент-Джордж:

«Порка розгами по итонской моде была главной частью учебной программы. Но я уверен, что ни один итонский мальчик, ни, тем более, мальчик из Харроу не подвергался таким жестоким поркам, какие этот директор готов был обрушить на доверенных его попечению и власти маленьких мальчиков. Они превосходили жестокостью даже то, что допускалось в исправительных учебных заведениях… Два или три раза в месяц вся школа загонялась в библиотеку. Двое классных старост вытаскивали одного или нескольких провинившихся в соседнюю комнату и там пороли розгами до крови, а в это время остальные сидели, дрожа и прислушиваясь к их крикам. Как я ненавидел эту школу и в какой тревоге прожил там больше двух лет! Я плохо успевал на уроках, и у меня ничего не получалось в спорте» (Churchill, 1941).

Не испытывает ностальгии по порке и знаменитый оксфордский философ Алфред Джулс Айер (1910–1989). В его начальной школе «дисциплина была очень строгой. Палкой наказывал только директор, матрона распоряжалась розгами. Я получил одну или две порки розгами и один раз, в мой последний школьный год, за озорство в спальне, – порку палкой. Не помню, чтобы палок давали много, зато они были очень чувствительны. После этого жертвы собирались в уборной, демонстрируя друг другу следы палок на своих задницах».

Об Итоне, где Айер учился в 1923–1928 гг., ему тоже есть что вспомнить:

«Обычным наказанием на невыполненные задания была порка капитаном спортивной команды… Виновного мальчика вызывали в комнату, в которой ужинали шестиклассники. Если он видел в центре комнаты кресло, он уже знал, зачем он тут. После того, как ему, без всякой необходимости, говорили, что предстоит порка, он снимал верхнюю одежду, становился на колени на кресло и получал положенные ему семь крепких ударов… Удары, особенно если их наносили сильные спортсмены, были очень болезненными, но ты должен был перенести их не плача и не дергаясь, а одевшись, попрощаться без дрожи в голосе…

Директорские порки были торжественными. При них присутствовали два отвечавших за дисциплину шестиклассника, они назывались praepostors. Виновника приводили со спущенными брюками, привратник укладывал его на специальную колоду. Затем директор складывал розги в пучок и обычно наносил не меньше шести ударов. Я присутствовал при одной такой порке и был рад, что мне не пришлось пережить ее самому» (Ayer, 1979).

Ритуалы порки менялись. В 1964 г. тогдашний директор Итона Энтони Ченевикс-Тренч (Anthony Chenevix-Trench, 1919–1979) заменил полупубличные порки розгами или тростью по голой попе приватным наказанием тростью в своем кабинете. Кстати, сделал он это не из гуманных соображений, а скорее по личным пристрастиям. Один ученик школы Шрусбери, где Тренч директорствовал раньше, рассказывал, что тот предлагал провинившимся на выбор: четыре удара тростью, что очень больно, или шесть ударов ремнем, что не так больно, зато со спущенными штанами. Несмотря на унизительность процедуры, чувствительные мальчики часто выбирали ремень, экзекуция явно доставляла Тренчу сексуальное удовольствие. Возглавив Итон, Тренч отменил традиционное право старших мальчиков публично наказывать младших через штаны (провинившемуся даже предлагали являться на порку в старых штанах, потому что трость могла их порвать, сделав наказание еще более жестоким). Преемник Тренча эти реформы продолжил: сохранив обычай приватной порки мальчиков директором, он отменил необходимость спускать при этом штаны и трусы. Благодаря этому порка стала не только менее болезненной, но и менее унизительной и сексуальной. Но ведь на дворе были уже 1970-е годы…

В 1950-1960-е годы телесные наказания еще процветали в большинстве английских публичных школ:

«Меня побили палкой за то, что я был не в школьном головном уборе. Это было в трех милях от школы и в двадцати ярдах от моего дома, на меня донес мой брат, который был старостой».

«Директор наказал меня палкой, потому что ему не нравилось, как я пишу букву “f’».

«Учитель музыки наказал меня палкой как часть еженедельного ритуала; в начале урока он порол весь класс, говоря: “Я знаю, что некоторые из вас будут безобразничать и не будут замечены. Однако наказания вы все равно не избежите!”»

Известный актер Адриан Эдмондсон (род. в 1957 г.) рассказал газете «Таймс», что за шесть лет (1964–1970) своего обучения в Поклингтонской школе (Восточный Йоркшир) он получил в общей сложности 66 палочных ударов. Директор бирмингемской Королевской школы для мальчиков заставлял каждого провинившегося лично пойти и купить трость, которой он будет высечен. Впрочем, наказывал только сам директор, исключительно за дело и без всякого садизма; большей частью наказание ограничивалось двумя ударами.

В 1950-1960-х годах наказание палкой или гибкой ратановой (бамбук для этого слишком жесткий) тростью (caning) постепенно стало уступать место порке резиновой спортивной туфлей или тапочкой (slippering). Это болезненно и одновременно звучно. В совместных школах мальчиков чаще наказывали тростью, а девочек – тапочкой, в женских школах вообще предпочитали тапочку.

Характер наказаний зависел от типа учебного заведения. В государственных школах телесные наказания осуществлялись исключительно директором или его помощником и были сравнительно мягкими. В публичных школах, с их древними традициями, поддержание дисциплины, включая раздачу палок, было возложено на старшеклассников, капитанов «домов» или спортивных команд, «префектов» или «мониторов» (надзирателей). Число ударов зависело не только от серьезности проступка, но и от возраста воспитанника. Первоклассник мог получить четыре удара, второклассник – шесть, шестиклассник – до десяти ударов. Наказание было, как правило, публичным. В одной школе, прославившейся своими учебными достижениями, префекты вплоть до 1965 г. имели право наказывать спортивной туфлей провинившихся младшеклассников, но порой этого унизительного наказания не избегали даже 18-19-летние шестиклассники, которые могли быть по возрасту старше префектов.

Питер Таунсенд, муж принцессы Маргарет, ради которого она пожертвовала своим титулом, вспоминает школу Хейлсбери 1920-х годов:

«Меня били за пустяковые проступки шесть раз. Однажды, поняв, что мне предстоит, я, чтобы уменьшить боль, подложил под брюки шелковый платок. После беседы с директором, которая закончилась приказом “Приготовь спальную комнату!” – я побежал вдоль комнаты и заметил, что мой шелковый платок болтается, как вымпел, в одной из моих штанин. Этим я заработал лишний удар палкой.

Приговоренный сам готовил комнату. Это было, как рыть собственную могилу. Ты сдвигал всю мебель к одной стене, за исключением двух деревянных стульев, которые ставил спинками друг к другу, чтобы твоим палачам было удобнее тебя пороть. Для жертвы порка префектами была испытанием характера. Ты ожидал своих палачей; когда они прибывали и командовали: “Нагнись!” – ты, следуя благородной традиции множества смелых мучеников, подымался на эшафот, становился коленями на один стул и наклонялся так, чтобы твоя голова касалась сиденья другого. Ты держал сиденье руками и ждал, пока разбежится первый из палачей, затем второй, третий и четвертый (максимальное число ударов, дозволенное префектам дома). Затем раздавалась команда: “Можешь идти!” Ты подымался со всем достоинством, какое мог собрать, и с высоко поднятой головой покидал комнату, с уверенностью, что если ты не вздрогнул, ты успешно выполнил еще одно упражнение на выживание» (Townsend, 1979).

В Королевской школе Кентербери, расположенной рядом со знаменитым собором (она была основана в 597 г. как церковная, а в 1541 г. Генрих VIII преобразовал ее в публичную; среди знаменитых ее воспитанников писатели Кристофер Марло и Сомерсет Моэм, физик Уильям Гарвей, фельдмаршал Монтгомери), в 1940-х годах все наказания распределяли капитан школы и мальчики-старосты. Старосты ловили нарушителей и затем, после вынесения приговора, били их палкой. Порка считалась ответственной экзекуцией: «Знаешь, это не просто так, ударить его палкой!» К ней заранее готовились. Старосты обычно собирались за пять минут до назначенного времени, надевали парадную красную мантию и тщательно изучали списки провинившихся, которые ждали своей очереди в соседней комнате. Шутить и смеяться в это время было запрещено. Порол нарушителя обычно тот староста, который заметил нарушение. Большинство старост откровенно наслаждались своей властью. Когда провинившийся входил в комнату, староста говорил ему: «Джонс, я накажу тебя за то, что ты бегал по коридору. Ты хочешь что-нибудь сказать?» Затем, не обращая внимания на слова осужденного, он приказывал ему стать на колени на кресло, лечь животом на его спинку, выпятить зад, приподнять и раздвинуть фалды пиджака и разгладить брюки. Младший староста ощупывал, хорошо ли натянуты брюки, после чего начиналась порка. При первом ударе наказываемый лишь молча вздрагивал, после третьего или четвертого удара он не мог не вскрикивать. Если мальчик молчал, подозревали, что он подложил что-то под свои штаны, надел дополнительные трусы и т. п. Опытные старосты могли определить жульничество даже по звуку ударов. В этом случае количество ударов увеличивалось. По завершении экзекуции староста говорил: «Теперь ты можешь идти», на что выпоротый должен был ответить «спасибо!» или «спасибо, Симпсон!». Любое лишнее слово расценивалось как дерзость и могло повлечь дополнительное наказание.

Многих старост экзекуция сексуально возбуждала. Чтобы скрыть свою эрекцию, они прикрывали переднюю часть брюк мантией или держали руки в карманах, а после порки приватно «разряжались» в туалете. То же делали и некоторые наказанные. Не удивительно, что «старый мальчик», описавший практику Кентерберийской школы полвека спустя, не видит в ней ничего особенно жестокого и считает, что она «определенно улучшила» его характер и сделала его лучшим человеком и гражданином, чем он мог бы стать без нее.

Подтверждала ли это мнение педагогическая статистика? Первую попытку ответить на этот вопрос британская педагогика предприняла в 1845 г., когда школьный инспектор священник Фредерик Уоткинс представил Совету по воспитанию официальный отчет о телесных наказаниях в школах Северного округа. Из 163 обследованных школ телесные наказания практиковались в 145, отсутствовали в 18. Почти все школы второй группы были исключительно девичьими, «младенческими» (для детей от 4 до 7 лет) или смешанными (разнополыми) и к тому же маленькими. Несмотря на отсутствие телесных наказаний, в школах для девочек и в младенческих школах существовала превосходная дисциплина и высокая успеваемость. В других типах школ с тем и с другим были проблемы.

Когда же добросовестный Уоткинс отдельно проанализировал состояние 27 школ, в которых телесные наказания применялись чаще всего и были самыми жестокими, результат оказался вовсе плачевным. В 20 из этих школ дисциплина была значительно хуже средней, а то и самой плохой в округе. В 15 школах моральная атмосфера и успеваемость также были плохими. Из остальных 7 школ, 3 были в хорошем состоянии и 4 – в посредственном. Как заключил инспектор, «дисциплина страха, а не любви» не способствует ни умственному, ни нравственному развитию.

Это было особенно верно для мужских школ:

«Среди обездоленных, некультурных и почти звероподобных обитателей наших школ для мальчиков есть натуры, которые подчиняются исключительно силе; но задача учителя состоит в том, чтобы попытаться завоевать их всеми другими средствами; очевидно, что чем чаще применяется розга, тем менее привлекательной она становится» (How They Were Taught, 1969).

Однако время отмены телесных наказаний еще не пришло. Известный британский педагог, директор Харлоу сэр Сирил Норвуд (1875–1956) писал об учителях XIX в.:

«Они “пропарывали” свой путь семестр за семестром, с высоким чувством исполненного долга. Пороли за незнание урока, за невнимательность, за порок. Часто учителя не знали ни мальчиков, которых пороли, ни за что они их пороли» (Norwood, 1929).

Заметное влияние на изменение отношения британской общественности к телесным наказаниям оказали два трагических случая.

Первый – смерть в 1846 г. в результате жестокой «военной порки» 27-летнего рядового гусарского полка Фредерика Джона Уайта. За нанесение в пьяной драке удара металлической палкой своему сержанту Уайт был приговорен к 150 ударам плетью. Порка прошла «нормально», в присутствии трехсот солдат, полковника и полкового хирурга; десять из присутствовавших на экзекуции рядовых, включая четверых опытных солдат, от этого жуткого зрелища потеряли сознание. В больнице, куда, в соответствии с инструкцией, сразу же отвезли Уайта, его исполосованная спина благополучно зажила, но почему-то у него появились боли в области сердца и через три недели после экзекуции рядовой умер. Полковой врач признал смерть естественной, не связанной с поркой, но однополчане Уайта в этом усомнились, возникло настолько сильное напряжение, что полковнику пришлось на всякий случай даже отобрать у солдат патроны. Местный викарий разделил сомнения солдат и отказался разрешить похороны без вскрытия тела, а когда его провели, суд присяжных постановил, что рядовой Уайт умер в результате жестокой порки. К этому присяжные добавили следующий текст:

«Вынося этот вердикт, суд не может удержаться от выражения своего ужаса и отвращения к тому, что в стране существуют законы или правила, допускающие применение к британским солдатам возмутительного наказания в виде порки; жюри умоляет каждого человека в этом королевстве не пожалеть сил на то, чтобы написать и отправить в законодательные органы петиции с требованием, в самой настоятельной форме, отмены любых законов, порядков и правил, которые допускают, что позорная практика порки остается пятном на человечестве и на добром имени народа этой страны».

Несколько писем с аналогичными примерами опубликовала газета «Таймс». Петиция, требующая отмены порки, поступила в Палату лордов, которая 14 августа 1846 г. обязала правительство серьезно обсудить этот вопрос. По совету военного министра герцога Веллингтона, максимальное количество плетей было уменьшено до пятидесяти. Однако полного запрета порки не произошло, провалились эти попытки и в 1876–1877 гг.

Второй случай, гибель в 1860 г. от рук садиста-учителя 13-летнего школьника, выглядит еще более жутко (Middleton, 2005). Школьный учитель в Истборне Томас Хопли (1819–1876) был недоволен успехами «заторможенного мальчика» Реджиналда Кэнселлора и написал его отцу, попросив разрешения наказывать школьника «так сильно и так долго, как это необходимо, чтобы заставить его учиться». Отец согласие дал. Хопли привел мальчика поздно ночью в пустой класс и в течение двух часов избивал его тяжелым медным подсвечником, после чего ребенок умер. Скрыть преступление учителю не удалось, его признали виновным в человекоубийстве. Суд постановил, что хотя Хопли имел законное право физически наказывать ученика, тем более с согласия отца, примененное им наказание было чрезмерным, по закону оно должно быть «умеренным и разумным». Но как определить грани того и другого?

Эволюция британской педагогики по этому вопросу была долгой и трудной. Первые голоса в пользу более гуманного воспитания раздавались в Англии еще в Средние века. Архиепископ Ансельм Кентерберийский (1033–1109), причисленный позже клику святых, призывал к «умеренности в наказаниях» и осуждал злоупотребления телесными наказаниями детей. В эпоху Возрождения эти голоса усиливаются.

В XVI в. на английскую, как и на всю европейскую, педагогическую мысль оказал влияние Эразм Роттердамский (1469–1536). В книге «О достойном воспитании детей с первых лет жизни» (1529) он писал, что полностью «согласен с Квинтилианом в осуждении порки при любых условиях». «Не следует приучать ребенка к ударам… Тело постепенно становится нечувствительным к тумакам, а дух – к упрекам… Будем настаивать, повторять, твердить! Вот какою палкой нужно сокрушать детские ребра!»

Автор трактата «Школьный учитель» Роджер Эшем (1515–1568) писал, что многие мальчики убегают из Итона, потому что боятся порки, и что «любовь подстегивает детей к хорошей учебе лучше битья». Впрочем, сам Эшем в школе не работал, у него были только частные ученики. В XVII в. английская педагогика испытала благотворное гуманизирующее влияние Яна Амоса Коменского (1592–1670).

В конце XVII в. критический настрой по отношению к телесным наказаниям усилился, а к дидактическим доводам добавились социально-нравственные. Джон Локк в знаменитом трактате «Некоторые мысли о воспитании» (1693), выдержавшем до 1800 г. 25 изданий, не отрицая правомерности телесных наказаний в принципе, требовал применять их умеренно, так как рабская дисциплина формирует рабский характер. «Этот метод поддержания дисциплины, который широко применяется воспитателями и доступен их пониманию, является наименее пригодным из всех мыслимых» (Локк, 1988. Т. 3).

Вместо убеждения порка «порождает в ребенке отвращение к тому, что воспитатель должен заставить его полюбить», исподволь превращая ребенка в скрытное, злобное, неискреннее существо, чья душа оказывается, в конечном счете, недоступна доброму слову и позитивному примеру.

____________________

Современность

Проблема дисциплины в британских школах давно стала настоящей головной болью для учителей и родителей Соединенного Королевства. Согласно последнему соцопросу, значительный процент британцев выступает за возобновление телесных наказаний в учебных заведениях страны. Как ни странно, сами школьники также считают, что утихомирить их не в меру агрессивных одноклассников может только палка.

В британских школах в скором времени могут вновь ввести телесные наказания. По крайней мере, результаты проведенного компанией Times Educational Supplement в 2012 году социологического опроса показывают, что жители Туманного Альбиона не видят иного способа утихомирить своих не в меру распоясавшихся детей. По данным социологов, опросивших более 2000 родителей, 49% взрослых мечтают вернуть те времена, когда в школах активно применялись публичные порки и другие телесные наказания.

Более того, каждый пятый из 530 опрошенных детей заявил, что вполне солидарен с родителями, выступающими за возвращение столь «драконовских»мер наведения порядка. Как оказалось, от хулиганов устали не только учителя, но и сами школьники, которым их агрессивные одноклассники мешают учиться. Введение телесных наказаний в школах Англии вскоре может стать реальностью, так как эту программу активно поддерживает британский министр образования Майкл Гоув, который считает, что «неспокойным»детям давно пора показать «кто в доме хозяин».

По данным чиновника, почти 93% родителей и 68% школьников страны считают, что учителям необходимо развязать руки в плане ужесточения наказаний. Впрочем, не все британские преподаватели солидарны с министром образования. Так, глава Национальной ассоциации женщин-учителей Крис Китс считает, что «в цивилизованном обществе бить детей недопустимо»

Подростки почувствовали себя хозяевами школ и стали безнаказанно нарушать дисциплину в классах. В 2011 году преподавателям все-таки разрешили физически предотвращать действия подростков, если они угрожают общественному порядку.

«Если какой-то родитель теперь слышит в школе: «Извините, мы не имеем права применять к учащимся физическую силу», то эта школа не права. Просто не права. Правила игры поменялись», - заявил министр.

Также глава образовательного ведомства страны предполагает, что в школе должно работать больше мужчин. И предлагает нанимать для этого военных-отставников, которые будут иметь авторитет у самых пассионарных учеников.

В Британии официально отказываться от рукоприкладства в школах стали только в 1984 году, когда такие способы установления порядка в учебных заведениях были признаны унижающими человеческое достоинство. Причем это касалось только государственных школ. В 1999 году телесные наказания были запрещены в Англии и Уэльсе, в 2000 году - в Шотландии и в 2003 году - в Северной Ирландии.

Основным орудием наказания во многих государственных и частных школах Англии и Уэльса являлась (и является) гибкая ротанговая трость, которой наносятся удары по рукам или ягодицам. Кое-где вместо трости использовался ремень. В Шотландии и ряде британских школ большой популярностью пользовалась кожаная лента с ручкой - тоуси.

Распространенным инструментом является паддл (рaddle - весло, лопатка) - специальная шлепалка в виде вытянутой пластины с рукоятью из дерева или кожи.

Еще один лидер мировой демократии - США, также не спешили отказываться от практики телесного внушения. Опять же, не следует путать систему частных школ и государственного образования.

Запрет на применение физических мер воздействия принят только в 29 штатах страны, причем только в двух из них - Нью-Джерси и Айова - телесные наказания запрещены законом и в частных школах тоже. При этом в 21- ом штате наказывать в школах не возбраняется. В основном, эти штаты расположены на Юге США.

Однако частные школы, в том числе и престижные, оставили этот инструмент воздействия на учащихся в своем арсенале. Преподавательскому составу негосударственных учебных заведений было лишь рекомендовано перестать бить учеников. Впрочем, отжимания от пола и иная дополнительная физическая нагрузка для особо активных учеников в армейском духе, кажется, вполне успешно пережили период запретов.

Кстати, полностью отменены физические наказания в русских школах были в 1917 году. В начале прошлого века постепенно отказываться от этой практики стали в других европейских странах - Австрии и Бельгии. Также были отменены наказания в принадлежащей России Финляндии.

____________________________

«Мальчик для битья»

В период монархии 15 и 16 веков мальчиком для битья (a whipping boy) был ребенок, приставленный к молодому принцу. Детей назначали на эту должность судом Англии, а само это звание создали на основе так называемого права Божьего помазанника, утверждавшего, что никто кроме монарха не может наказывать королевского сына. А так как собственноручно король мог выпороть ребенка крайне редко, учителям было очень сложно преподавать хулиганистым принцам.

На этом основании и было организовано звание «мальчик для битья». Такие дети по большей части принадлежали семьям, занимающим высокое положение в обществе, и обучались они вместе с принцом со дня его появления на свет. Благодаря тому, что принц и мальчик для битья росли плечом к плечу, они обыкновенно испытывали сильнейшую эмоциональную привязанность друг к другу. При этом у ребенка монарха по сути не было другого друга или партнера по играм, как это бывает у обычных детей.

Именно эту сильную привязанность и эксплуатировали учителя, наказывая самого близкого человека вместо провинившегося принца. Мальчиков для битья пороли или избивали на глазах у будущего монарха в уверенности, что подобное непослушание впреть уже не повторится.

Кстати, в романе Марка Твена «Принц и нищий» одним из персонажей также был мальчик для битья, который, не подозревая, что принц - самозванец, помогал ему выучиться заново тонкостям придворного этикета.

Нередко можно услышать от представителей старшего поколения, что современную молодежь нужно сечь розгами. Но и дети, и взрослые слабо себе представляют, что же это за способ наказания и как он осуществлялся.

Что означает "сечь розгами"?

Это понятие абсолютно прозрачно и не имеет двойного смысла. Сечь розгами - значит наносить удары связкой прутьев по мягким Обычно этот способ применялся в качестве за провинности. Эта процедура имела несколько целей. Во-первых, доставленная физическая боль должна была внушить детям страх перед наказанием, а значит, предотвратить совершение ими новых шалостей. Во-вторых, очень важен и психологический фактор. Сечь розгами - это не только больно, но и стыдно. Особенно это было актуально, когда процедура наказания проходила в присутствии других детей, например, товарищей по играм или одноклассников. оставляло неизгладимый след и больно било по самолюбию ребенка.

Очень популярен был это способ воспитания в Англии. Там розгами секли как дома, так и в школе. Сохраняется эта традиция и в наше время, но только в определенных общинах.

Почему-то очень распространено мнение, что именно наша страна стала прародительницей этого жестокого и даже в чем-то варварского способа наказания. Однако это в корне неверно. Исследования историков доказывают, что розги использовались во многих государствах, в том числе и развитых европейских.

У этого способа есть даже свое латинское наименование - "флагелляция". Если рассматривать искусство разных стран, то можно увидеть такую французскую гравюру. На картине изображена уютная гостиная. Перед камином в кресле расположился глава семейства, читающий Библию. Рядом стоит его супруга, которая готовит розги для того, чтобы высечь свою дочь. Десятилетняя девочка неподалеку плачет и

Как секли розгами в старину

Исторически этот способ наказания сложился очень давно. Детей секли розгами не только за совершение неблагочинных поступков, но и просто так, в целях профилактики, или, проще говоря, "чтобы неповадно было".

Если рассматривать более древние времена, то женщинам частенько доставалось за различные проступки. Так, в Древнем Египте их часто секли за адюльтер. С наступлением в европейском мире христианской веры избиение женщин стало расцениваться как безнравственный поступок, и постепенно оно применялось все реже и реже.

В Великобритании секли представительниц прекрасного пола в тюрьмах. Происходило это примерно следующим образом. Женщину приводили в специально отведенную для этого вида наказания комнату. В ней была установлена широкая и длинная лавка, оснащенная ремнями для связывания рук и ног. Женщине зачитывался приговор, в котором подробно говорилось о том, за что она будет избита. После этого виновная должна была лечь на скамью животом вниз. Ей крепко связывали руки и ноги, из-за чего она практически не могла пошевелиться. Затем начинался сам процесс наказания. Раздавались душераздирающие крики и мольбы о помощи. Секли в то время жестоко. После этого женщину отводили в ее камеру, очень часто несчастных доставляли туда в бессознательном состоянии.

При королеве Елизавете Английской секли, как правило, публично. Флагелляция проходила в тюремном дворе на специально обустроенных помостах. Площадь не позволяла вместить всех желающих присутствовать при наказании.

Что такое розги?

Ответ на этот вопрос можно дать, изучив исторические труды педагогов прошлых веков. Розги - это прутья различных пород древесины. Чаще всего используются орешник, ива, краснотал, тармарин. Прутья связываются в пучки по три-пять веточек (если применяется береза). Если же берутся более твердые сорта дерева, то можно использовать и одну ветвь. Каждый прутик должен иметь длину не менее 60 сантиметров, а толщину - не меньше, чем полпальца. Кончики розг обязательно после вымачивания расщепляли, чтобы не было захлестов. В старину такой вариант назывался "бархатным", так как следы на теле исчезали очень быстро - от трех до пяти дней. Конечно, если нужно было сечь розгами детей за непослушание, применялись самые мягкие породы дерева. Они не могли нанести тяжелых повреждений нежной коже.

Подготовка орудия наказания

Существует абсолютно достоверная информация о том, как проводилась подборка качественного инструмента для порки. Для этого розги вымачивались в течение нескольких часов (а лучше двух-трех дней) в обычной проточной воде. Известны и сведения о том, что для того, чтобы доставить жертве гораздо большие страдания, прутья помещались на некоторое время в соленый раствор.

Тогда порка причиняла сильнейшую боль, которая потом не могла долго пройти. Рождение такой изощренной технологии уходит своими корнями еще в Древнюю Грецию. Именно там секли розгами провинившихся. О таких случаях рассказывает в своих трудах философ и историк Гомер.

Как нужно было правильно сечь розгами?

Оказывается, флагелляция - это не такое простое дело, как кажется на первый взгляд. Существовали определенные правила подготовки орудия для нее, а также техника нанесения ударов. Как сечь розгами? Основным правилом являлась необходимость соизмерять свою силу. Человек должен был испытать сильную физическую боль, но при этом не остаться изувеченным. Шрамы не должны были оставаться на теле навсегда. Поэтому человек, который осуществлял флагелляцию, должен был контролировать силу своего удара.

Современность

Конечно, время жестоких наказаний безвозвратно ушло. В современности такой способ, как битье розгами, или флагелляция, практически не используется. Хотя иногда имеют место случаи показательного избиения с целью доказывания своей позиции.