Мария Миронова: «Мама называла меня «шкодой»

ЛЕГКО ли быть Марией Мироновой? Кто-то скажет, что легко. Ведь фамилия отца и бабушки наверняка помогает открывать многие двери. Но будь ты хоть трижды Мироновой, если сфальшивишь на сцене, ничего не добьешься. Машу жизнь этому научила довольно быстро. Эта весна оказалась для нее успешной. В театре «Ленком» она сыграла Эвридику в громком спектакле «Плач палача». А на телеэкраны вышел сериал «Главные роли» с ее участием.

«Ничего не помню»

— МАША, однажды ты рассказывала, как тебя до слез довел гаишник, который несправедливо к тебе придрался. А в театре такое бывает?

— Несправедливость я действительно тяжело переживаю, но в последнее время этого не было, тем более в театре. В работе я достаточно самокритична. Недовольство собой никогда не переношу на партнера, потому что партнер никогда ни в чем не виноват. Даже если он вдруг перепутал реплику, а ты из-за этого не смог играть, это все равно твоя проблема. Поэтому в работе я всегда ищу свою вину, а не режиссера, коллег, судьбы или еще чего-то: погода плохая, зритель не тот, Марк Анатольевич Захаров не в настроении…

— Чему тебя научило общение с бабушкой?

— Да она специально ничему никогда не учила. Но у нее можно было учиться самой. А восхищало меня в ней многое. Круг ее общения после ухода из жизни деда и папы был очень узким, потому что она не терпела ни лесть, ни ханжество, ни малейшую неправду. Она это сразу обрубала и отсекала. Очень многие люди говорили, что у нее трудный характер. Я так не считаю. У нас в театре есть замечательный артист Леонид Сергеевич Броневой, которого я просто обожаю, несмотря на то что кто-то, наверное, считает, что у него трудный характер. Леонид Сергеевич для меня чем-то сродни моей бабушке. Он тоже не терпит лжи, достаточно прямой человек, открытый, что думает, то и говорит. А я людей с принципами очень люблю и уважаю. Мне с ними легко. Сложнее с теми, кто думает одно, говорит другое, а делает третье, потому что, например, настроение изменилось. Я таких людей побаиваюсь, потому что не хочу зависеть от их настроения. В бабушке было огромное чувство справедливости. И не в ее характере было судить других, а себе делать поблажки. Поэтому ее мнение и в моих глазах, и в глазах многих людей приобретало очень большой вес.

— Что ты помнишь из своего детства?

— Честно говоря, в памяти детских воспоминаний осталось мало. Когда я читаю актерские мемуары, у меня даже возникает некоторая зависть к их авторам. Я сразу начинаю вспоминать, что бы я смогла написать когда-либо в своих воспоминаниях. И поняла совершенно ужасную вещь — у меня в памяти провалы. Кроме адреса, по которому я жила, почти ничего не помню. Ну, может быть, еще странички на полторы я бы наскребла, потея. И, признаюсь, это меня очень расстроило. Но я поняла, что, наверное, это не мое — хранить все в памяти.

— Даже не помнишь, как шла в первый класс?

— Я помню, что в первом классе была одной из самых высоких девочек. Я училась в трех разных школах. Училась всегда неплохо. Но никого из одноклассников не назову. Если кого-то из класса встречу, то боюсь, что даже не узнаю, к своему стыду. Недавно, когда я забирала Андрея из школы, ко мне подошла девушка и начала со мной очень тепло говорить, спрашивая: «Машуня, ты помнишь?» Но я ничего не могла с собой сделать. Я честно сказала, что ничего не помню, что у нее очень знакомое лицо, но где, когда, как я его видела, не помню. Оказалось, что мы с ней учились вместе. Но, даже попрощавшись, я так и не вспомнила. Каждый раз, когда подобное случается, мне бывает ужасно стыдно.

Провалиться с треском

— А ЧТО из институтской жизни тебе запомнилось, кроме учебы?

— Первый курс я проучилась в Щукинском училище. Потом родила Андрюшу, пропустила полтора года. Мои однокурсники ушли вперед, и мне не захотелось возвращаться в Щукинское. Во ВГИКе вел второй курс Михаил Андреевич Глузский, а я к нему всегда с уважением относилась, поэтому и перевелась во ВГИК. Во время учебы я была очень целеустремленной — старалась делать много самостоятельных отрывков. Хотелось как можно больше сыграть, потому что я уже тогда понимала, что в театре такой возможности выбирать и играть то, что хочешь, не будет.

— Помнишь первый успех?

— Я помню первый провал. Это был мой самый первый показ, на втором курсе во ВГИКе. Мы с моей приятельницей решили сделать отрывок из спектакля «Безумный день, или Женитьба Фигаро». Самое бредовое, что могло нам прийти в голову, — это взять костюмы из Театра сатиры, из легендарного спектакля. И самое поразительное, что нам их дали под честное слово! Это была настоящая авантюра. Аудитория была наполнена народом, у нас был первый отрывок. Когда открылся занавес, весь зал испустил глубокий вздох. Мы включили фонограмму знаменитой музыки из этого спектакля, но сам отрывок был очень слабым. Потому что занимались мы другим: гладили по ночам ленты от чепчиков и готовили пышные кринолины ручной работы. И, сделав такую мощную заявку, мы провалились с ужасным грохотом. Это потом долго обсуждалось: какая музыка, какие костюмы и какой плохой отрывок! Этот громкий провал мне показал, что нужно много работать. Потом, уже на последнем курсе, мы еще раз сделали этот же отрывок, потому что мне тот показ не давал покоя. И хотя в этот раз мы играли чуть ли не в своей одежде, зрителям отрывок понравился.

— С Михаилом Андреевичем Глузским ты общалась и после кончины бабушки? Они ведь играли в одном спектакле…

— Да, теперь в квартире, где жила бабушка, — музей, и он не раз туда приходил. Однажды мы отмечали какую-то годовщину и договорились попросить Андрея почитать стихи. А он в свое время очень много учил стихов: Пушкина, Есенина. Собралось много народа, все просили его почитать, и он стушевался. И вот тут Михаил Андреевич с палочкой встал на стул, прочел стихотворение и сказал: «Ну что, так трудно, что ли?» На вид он был очень строгий человек, а на самом деле заводной.

— Михаил Андреевич звал тебя в театр «Школа современной пьесы», а ты все же выбрала «Ленком». А про Театр сатиры никогда не думала? Ведь это был театр твоего отца.

— Если следовать этой логике, то могла бы подумать и про Театр им. Гоголя. Там работала моя бабушка (мамина мама), там я знала всех, и у нас преподавали артисты этого театра. Но я считаю, что идти по чьим-то стопам — это самое глупое в этой жизни. «Чем вы занимаетесь?»- «Знаете, я пошла по стопам». По чьим стопам? И куда эти чужие стопы ведут? Куда по ним можно прийти? А что касается «Ленкома», то я просто не могла не попробоваться в этот театр.

— В первый раз страшно было переступить черту, отделяющую кулисы от сцены?

— В самый первый раз я только танцевала в массовке. И вот как раз тогда мне не было страшно. Я ощутила абсолютный полет. Первое ощущение от выхода на сцену «Ленкома» — безграничная радость и сумасшедший восторг.

Взрослые поступки

— МАША, почему ты в семнадцать лет вышла замуж? Это ведь был взрослый поступок…

— Я не знаю, взрослый ли… Наоборот, замужество сбило мои планы, потому что мне хотелось приобрести некую самостоятельность, а оно, скорее, посадило меня, что называется, под крыло мужа. Но так сложилось.

— Ты родила, как только тебе исполнилось восемнадцать. Легко было решиться на это? Не было страшно так рано становиться мамой?

— Тогда у меня не было никакого расчета. Это была моя жизнь. А вот сейчас, по прошествии времени, я очень рада, что так случилось. Потому что сейчас у меня много спектаклей и уже взрослый ребенок. Будь он маленьким, мне пришлось бы от всего этого отказываться.

— Ты влюбчивый человек? Когда-нибудь влюблялась в партнера?

— В детстве была влюбчивой, с первого класса. А теперь — уже нет. Зачем? Но вообще влюбленность хороша тем, что дает подъем. Правда, у меня это никогда не было связано с конкретным партнером, просто очень многое и в кино, и в театре происходило на фоне влюбленности: и премьера спектакля «Варвар и еретик», и съемки в «Свадьбе». А это само по себе поднимает тонус.

— Не раз видела вас вместе с мужем. Создается впечатление, что у вас роман в ранней стадии.

— И как я должна это прокомментировать? Может быть, мы не будем эту тему трогать? Я не говорю о личной жизни.

— Ты как-то сказала, что у тебя холодная голова и ты можешь контролировать свои эмоции. Можешь сдержаться всегда и везде?

— Я могу сдержаться на работе. Дома, признаюсь, часто не сдерживаюсь.

— Вы с мужем оба эмоциональные люди?

— Достаточно. Просто я всегда выступаю за здравый смысл.

— Но в состоянии аффекта не до поисков здравого смысла. Тебя можно довести до такого состояния?

— Можно. Прежде всего тупостью. Потому что вначале я стараюсь разумно и логично доказать свою точку зрения. Если не получается объяснить за один раз, повторяю все во второй, в третий, в пятый. Но, если человек ничего не понимает, меня это начинает заводить. Так что, пожалуй, больше всего меня может раздражать только глупость, неаргументированный поступок, когда человек не может объяснить, почему он сделал так, а не иначе. Как ни смешно, такое случается с сыном. Бывает, я ему что-то объясняю: «Ты понял?» — «Понял». Делает не так. Я в пятый раз втолковываю: «Понял? Все в порядке?» — «Да». И опять делает то же самое. Конечно, когда это происходит в пятнадцатый раз, у меня кончаются аргументы, потому что они все уже были приведены.

В стиле ню

— ТЫ производишь впечатление очень скромного человека, в определенном смысле даже консервативного. Но у тебя были довольно откровенные сцены в фильмах…

— Бывает, что подобные сцены неоправданны. У меня были такие сцены и в «Свадьбе», и в «Олигархе». И в одном журнале даже написали на обложке: «Мария Миронова не боится откровенных сцен». Получилось, что я такая смелая. А я не могу это сказать про себя. Просто, если я доверяю режиссеру, например Павлу Лунгину, то делаю так, как он хочет.

— Ты сменила машину. У тебя долгое время был джип, и ты всегда говорила, что тебе нравятся мужские машины.

— Сейчас у меня тоже мужская машина, хотя и не джип. Машины я обожала с детства. У меня даже был альбом, в который я записывала все марки машин, которые узнавала. Мне очень нравились <Шкода> и <Ягуар>. Мама часто называла меня «шкодой». И когда я узнала, что есть такая машина, то пришла в полный восторг. «Ягуар» же нравился потому, что это сильное, красивое животное. У нас тогда еще в помине не было никаких «Шкод» и тем более «Ягуаров». В жевательных резинках были такие вкладыши: маленькие бумажки с разными картинками, в том числе с машинами. Под ними были написаны их марки. Больше всего мне в них нравились названия. Я была уверена, что рано или поздно буду водить. Меня это никогда не пугало. Еще в детстве без всякого страха я каталась на автодроме и входила в страшный азарт. Водить начала лет с 15.

— Ты очень похудела за последний год. Для спектакля? В «Плаче палача» твоя Эвридика говорит о том, что она очень худая.

— Нет, не для спектакля и не специально. Когда-то давно я пыталась худеть, но поняла, что, когда насилуешь организм, он тебе выдает разные сюрпризы, с которыми ты уже не можешь справиться. И еще это рождает комплексы. А если голова занята двенадцать часов в сутки стремлением похудеть, то человек не похудеет. Нужно просто владеть своим организмом. Это значит — есть столько, сколько надо, не больше. Я ем все, без ограничений. И в последнее время ем много. К тому же больше всего люблю «Макдоналдс». Обожаю эти бутерброды, булки. Но я трачу много сил, и это создает некий баланс.

— Скоро конец сезона в театре. Задумываешься о том, куда съездить?

— Это больная тема, мне уже давно не удается отдохнуть. Не знаю, получится ли этим летом, потому что если во время отпуска будут съемки, то, конечно, я выберу работу.

— А в свободный день не выезжаешь расслабиться на природу, на дачу?

— Дача мне досталась в наследство от бабушки. Но ездим туда редко. Да и вообще за город нечасто выбираемся. Иногда — в гости к друзьям. На своей даче ни лук, ни редиску с укропом не сажаю. Я люблю свежий воздух, но я не садовод. Если же говорить о любимом времяпрепровождении, то это общение с близкими друзьями. У меня их мало, и я их очень люблю и ценю. Дружба — это ежедневная работа, но для меня она в радость. Я вполне коммуникабельный человек, но очень трудно схожусь с людьми близко. Просто не хватает на это ни сил, ни времени.

Марина Зельцер, "Аргументы и факты"

30 августа в прокат выходит комедия «Вождь разнокожих» по мотивам рассказа О. Генри. В фильме действие перенесено из провинциальной Америки прошлого века в современную Москву, а папа мальчика «превратился» в маму — деловую женщину в исполнении Марии Мироновой. GRAZIA узнала у актрисы, близка ли ей роль «железной леди», почему она не хочет появляться на одной сцене с сыном и чего ждет от нового сезона.

GRAZIA: Мария, в фильме вы играете жесткую, неуступчивую женщину. Роль далась легко?
МАРИЯ МИРОНОВА: Мне сразу приглянулся этот образ, потому что я всегда хотела исполнить мужскую роль. Это, конечно, не совсем то, о чем я мечтала, но моему персонажу действительно присущи качества, чаще встречающиеся среди представителей сильного пола.

GRAZIA: А вам самой такие черты свойственны?
М.М.: Какие-то проявления, безусловно, присутствуют, потому что я их осознанно в себе развивала.

GRAZIA: Как считаете, неуправляемый характер сына вашей героини — это ее вина? Мальчик стал таким из-за недостатка внимания?
М.М.: Конечно! В фильме как раз говорится в частности и о том, что если из- за карьеры забросить воспитание ребенка и упустить какой-то момент, жди непредвиденных ситуаций. В наше время полная свобода детей чревата неприятностями, но и без нее никак…

GRAZIA: Вы гордились бы таким самостоятельным сыном?
М.М.: Хорошо бы, чтобы помимо этого качества он обладал неким внутренним стержнем и умел максимально полно реализовывать свои возможности.

GRAZIA: Вы играете настоящую бизнес-леди — а сами никогда не думали попробовать силы в чем-то похожем?
М.М.: Смотря что подразумевается под бизнесом. Если мы переводим это слово буквально, как «дело», то им я и так уже занимаюсь — являюсь одним из учредителей благотворительного фонда поддержки деятелей искусства «Артист». Но естественно, здесь работают другие механизмы и преследуются цели не личного обогащения, а диаметрально противоположные.

GRAZIA: В рассказах О. Генри финал всегда оказывается неожиданным. С вами случались похожие истории или повседневность не бывает столь остросюжетной?
М.М.: Почему же, реальность не менее парадоксальна. Чем дальше, тем яснее я понимаю, что мы постоянно возлагаем на нее всяческие ожидания. Ну пожалуй, кроме детей. Предел их мечтаний — разве что мороженое, и то иногда они его не получают… Жизнь ежедневно переворачивает любые наши представления о ней.

GRAZIA: И какие же ожидания вы связываете с грядущим сезоном? Что у вас запланировано на ближайшие месяцы?
М.М.: В паре с Даниилом Страховым я сыграла в картине «Апофегей» по повести Юрия Полякова. При советской власти это произведение было запрещено, долгое время лежало на полке, и только сейчас его экранизировали. Надеюсь, в следующем году состоится премьера. Кроме того, снимаюсь в новой экранизации «Трех мушкетеров», режиссером которой выступил Сергей Жигунов. Мне досталась роль Анны Австрийской. И в наступающем сезоне планирую приступить к репетициям спектакля по пьесе Александра Володина «Пять вечеров» в театре «Ленком».

GRAZIA: Успеваете при таком графике следить за событиями в стране? Как относитесь к влиянию церкви на современные российские реалии?
М.М.: Религия и вера не имеют никакого отношения к светской жизни.

GRAZIA: А если вам предложат сыграть в фильме, героини которого напоминают участниц группы Pussy Riot, — согласитесь или откажетесь?
М.М.: Я воспринимаю все произошедшее как скандальную историю с последовавшим пиаром. Мне понятны цели девушек — и они отнюдь не добрые. А потому просто неинтересно принимать в этом участие. Я раньше играла Кармен — в моем понимании роль очень хорошо отражала суть происходящего сегодня. То, как быстро делаются имена и карьеры на скандале. Насколько важен момент якобы прорыва к свободе. Тема трагичная, ведь в результате ни к чему хорошему это не приводит.

Партнером Марии по съемочной площадке стал Дмитрий Дюжев. Ему досталась роль одного из похитителей несносного сына главной героини

GRAZIA: В продолжение темы о Кармен — как считаете, в погоне за целью хороши все средства или есть какой-то предел допустимого?
М.М.: Сейчас нет рамок. Можно войти в храм Христа Спасителя и сделать то, о чем уже все знают. Важно понимать, ради чего человек так поступает — руководит им искреннее заблуждение или корысть. Если он самозабвенно ошибается, то его можно оправдать, понять и простить.

GRAZIA: Ваш сын учится на актерском факультете. Думали о том, чтобы выйти с ним на одну сцену или съемочную площадку?
М.М.: Не хотела бы, чтобы у него возникла какая-то профессиональная привязка ко мне. У Андрея должна быть своя яркая судьба, та, которую он изберет сам. Не желаю, чтобы люди думали, будто у нас с ним какой-то семейный бизнес.

GRAZIA: Но сотрудничество самостоятельности не помеха…
М.М.: Еще какая!

GRAZIA: К тому же сравнений все равно будет сложно избежать.
М.М.: Вопрос в том, вступаю я в эту игру или нет. Я сделала свой выбор, а остальное меня не волнует.

GRAZIA: Что вы считаете самой большой удачей в своей жизни?
М.М.: Рождение ребенка в 18 лет.

GRAZIA: А какие качества назвали бы своими главными достоинством и недостатком?
М.М.: Черты характера, которые мы определяем как негативные, порой неожиданно становятся достоинствами — и наоборот. Все очень расплывчато. В последнее время я стараюсь найти и не потерять гармоничное состояние — миролюбивое, бесконфликтное и принимающее. Какие-то вещи, безусловно, мешают — к примеру, то самое мужское начало, о котором мы говорили. Потому что от природы я все же женщина.

«Мне хотелось пожить без суеты, в плавном течении времени, на природе. И вот теперь у меня есть загородный дом. Куда я пока приезжаю только для финансирования какой-то новой возникшей проблемы. То электричество погасло, то стойка сломалась», - рассказывает Мария Миронова накануне премьеры фильма «Салют-7», в котором она сыграла одну из главных ролей.

- Мария, недавно вы завели свой фотоблог в Интернете и сразу обзавелись большим количеством подписчиков…

Мне просто интересно стало, что такое - соцсети, почему все вокруг сидят в этих телефонах, это уже немыслимо! Ты хочешь с человеком поговорить, а он все время в виртуальном мире. В итоге я теперь и сама пишу в соцсеть, но только если есть повод. Я выставила там трейлер своего нового фильма «Салют-7», какое-то мероприятие нашего фонда «Артист». Но посвящать этому всю свою жизнь - это не моя история.

- Вы же там не только что-то информативное и полезное для дела выкладываете, но и фото из путешествий - Бали, Венеция...

- Вы сейчас со страстью фанатика путешествуете по самым дальним уголкам планеты…

Я рада, что теперь могу посмотреть такие далекие страны. Еще недавно я ездила только поездами, и мне приходилось ограничиваться Европой. Долгое время летала лишь в случае крайней необходимости.

- Что-то вас напугало?

Была пара неприятных ситуаций в самолете. Последняя - когда пилоты смогли сесть только с четвертой попытки и уже с достаточно низкой высоты. Мы с друзьями летали на Корфу. Туда - немецкой рейсовой авиакомпанией, и все прошло замечательно. А обратно был какой-то непонятный чартер... Не хочу людей пугать и все описывать, но это было ужасно. Со мной летели Павел Каплевич (театральный художник. - Прим. ред.) и его сын Максик. Возле них сидела какая-то старушка. И когда наконец мы приземлились, ее вырвало прямо на Максика. Все пассажиры были белого цвета. И держались за руки, потому что думали: это конец. Потом я долго держалась от самолетов подальше. К счастью, я это преодолела и теперь могу полететь куда-то далеко, на море… Стала прямо солнцезависимая. Яркое солнце для меня - аккумулятор.

Мария назначила встречу на Арбате в кафе возле своего дома. Пила, как обычно, кофе. Курила одну за другой сигареты. Спину держала ровно, как балерина. Мы сидели друг против друга и разговаривали о любви.

Любовь к ближнему

Никогда не забуду свою последнюю встречу с другом бабушки и дедушки – Матвеем Абрамовичем Ошеровским. Он был режиссером, всю свою жизнь отдал театру. У них с женой не было детей. Они держались друг за друга. И вдруг я узнаю, что его супруги не стало. Я позвонила, выразила соболезнование. Меня потрясло несоответствие страшного горя, которое витало в воздухе, его бодрому голосу, когда он повторял: «Мне нужно только ее похоронить. Я должен это сделать сам. Нет, мне не нужна никакая помощь. Это мой долг. Я должен это сделать сам. Я это сделаю». Я уточнила его адрес, собираясь навестить, но мой приезд все откладывался. И настал час, когда на подсознательном уровне почувствовала, что если сейчас не поеду, могу не успеть. Было 9 дней со дня смерти его жены. Матвей Абрамович был абсолютно один. И стол накрыл исключительно для меня. Мы сидели, и он долго-долго говорил... Доставал из альбомов фотографии и рассказывал о своей жизни. Это длилось час, два, три, четыре, пять... Мне уже нужно было ехать, но остановить его я не могла. И понимала, что в ситуации глобального одиночества для него это единственный шанс выговориться. Матвей Абрамович не говорил, что болеет или плохо себя чувствует. Не жаловался на судьбу. Это была позитивная встреча наперекор обстоятельствам, несмотря на убранную цветами кровать жены, на завешенные окна и зеркала. Но я ощущала, что это наша последняя встреча. Чем радостней он говорил, тем очевидней было – скоро конец. Я отправилась домой поздним вечером и, сидя в машине, не могла отделаться от ощущения, что попрощалась с ним. Успела. Прошло меньше месяца, и он ушел из жизни... Очень важно знать, что ты что-то успел. Не знаю, насколько мой приезд облегчил его последние дни, но память об этой встрече останется со мной на всю жизнь.
Не стало его, не стало в нашем театре, «Ленкоме», Александра Абдулова и Олега Янковского. И по их уходу я ощущаю, как меняется эпоха. Приходит другое поколение. Поэтому сейчас, мне кажется, очень важно не просто помнить ту уходящую эпоху, а делать все возможное, чтобы люди, пока живы, ощущали, что они нам нужны. Ведь так и есть на самом деле!
Снова и снова ты где-нибудь случайно сталкиваешься с человеком – и он пытается рассказать всю свою жизнь, потому что фатально, бесконечно, вселенски одинок... Я много думала на эту тему. И в момент, когда удалось сформулировать эту мысль, у меня не оказалось с собой ручки. Тогда я набрала эсэмэску и отправила маме. Пусть эта мысль прозвучит и в интервью: «Человек становится по-настоящему счастливым, только когда целиком и полностью смиряется со своим одиночеством на земле. Тогда он получает свободу, знание и любовь, которые он может отдавать, не требуя ничего взамен». Люди в одиночестве рождаются и в одиночестве уходят, и только смирение с этим может тебя действительно освободить и сделать счастливым. Тогда ты не будешь требовать от другого человека чего-то в этой жизни.

– И тогда вы решили создать фонд?

– В апреле прошлого года я побывала на благотворительном обеде, который мы организовали с замечательной женщиной Маргаритой Александровной Эскиной. Она много лет была директором Дома актера и все это время вела картотеку, в которую были внесены полторы тысячи ветеранов сцены, 300 человек из которых – участники войны. Маргарита Александровна заботилась о них, устраивала бесплатные обеды, помогала продуктами и деньгами. Для стариков это была ощутимая помощь: многие из них – одинокие люди, инвалиды, оставшиеся без средств к существованию.
На том обеде мы подарили гостям конверты с денежной помощью. Если честно, я не ожидала такой реакции: старики плакали и благодарили. Мне очень захотелось помочь Маргарите Александровне, и я предложила: «Давайте сделаем так, чтобы актеры среднего поколения, которые имеют возможность зарабатывать, помогли пожилым. Не просто искали бы спонсоров, а скинулись. Потому что это наше дело. Мы должны не просто петь песни в День Победы и читать стихи, но и помогать материально». Маргарита Александровна сказала: «Да что ты! Неужели ты думаешь, что это возможно? Сейчас такое время, когда всем ни до чего нет дела, все бегут по разным съемкам, работам». Конечно, она была права... Но идея уже поселилась в моей голове, и я поделилась ею с актером Евгением Мироновым, с которым мы вместе делали спектакль «Кармен. Исход», – была уверена, что он поймет и откликнется. К тому моменту уже многое было готово для того, чтобы устроить для ветеранов красивый ужин в Пушкинском музее и концерт, собрать немного денег и раздать старикам. Женя тут же предложил: «Давай сделаем фонд. А вечер, который мы устроим вместе с Маргаритой Александровной, будет открытием этого фонда».
И вот 28 октября 2008 года в Пушкинском музее мы собрали 120 ветеранов. Откликнулись очень многие: Александр Балуев, Дмитрий Харатьян, Дмитрий Певцов, Рената Литвинова, Сергей Маковецкий, Елизавета Боярская, Мария Аронова, Владимир Спиваков, Алексей Серебряков, Олег Меньшиков, Володя Машков, Сергей Безруков и другие. Кто-то просто передавал нам конверты, кто-то сумел прийти и выступить. А потом образовалась команда, постоянно занимающаяся фондом. Начался трудный период становления, потому что нашей целью были не разовые акции, а постоянная работа с картотекой Дома актера – той, в которую внесены полторы тысячи человек, и список все время пополняется. А потом умерла Маргарита Александровна Эскина. Ушла накануне старта нашего первого благотворительного театрального марафона. Вот и получилось, что мы практически подхватили ее дело. Словно она завещала нам его. Маргариту Александровну похоронили в феврале. А в марте стартовал марафон. Каждый из 25 московских театров, принявших в нем участие, перечислил сбор от одного спектакля в кассу фонда. Мы собрали средства, чтобы для 500 человек купить подарочные сертификаты на бесплатное обслуживание в сети аптек с доставкой лекарств на дом. Ведь пожилые люди не всегда могут выбраться из дома из-за плохого самочувствия. И на дорогие лекарства у них денег нет.

– Фонд помогает только актерам?

– Недавно мне позвонила Илзе Лиепа и предложила: «Давайте помогать и балетным артистам». И это справедливо. Ведь мы назвали себя благотворительным фондом поддержки деятелей искусства, а это не только драматические актеры – это и критики, и люди, которые были в Москонцерте концертмейстерами, и балетные актеры, и музыкальные тоже.

В течение года сформировался попечительский совет фонда, в него вошли Леонид Ярмольник, Кирилл Серебренников, Игорь Верник и многие другие. Евгений Миронов, журналист и врач Наталья Шагинян и я – учредители фонда. И на данный момент, помимо прочего, я несу ответственность президента фонда.
По сути, произошло возрождение старой традиции, которая существовала в начале прошлого века, когда театры с каждого сыгранного спектакля отчисляли какую-то сумму на нужды пожилых коллег. В том или ином виде эта помощь существовала и в Советском Союзе. Но потом все развалилось, и получилось, что пожилые люди не находят места в новом времени. Мы как волки. Каждый за себя, кто больше урвет. Объединяющего начала все меньше. Я не осуждаю – люди разных поколений, как умеют, выживают в этом времени. Но старикам это делать очень тяжело. Им остается только умирать...

Любовь к сыну

– Меня очень изменило то, что я родила в 18 лет. Помню, сидела перед самыми родами накануне дня рождения и думала: «В 17 я рожу или в 18?» В итоге у нас с сыном разница в днях рождения – в неделю. Когда Андрей появился на свет, мне пришлось срочно повзрослеть, потому что рождение детей – это конец эгоизму.

– У вас было ощущение, что вместе с сыном вы открываете мир заново?

– С сыном мы почти близнецы – и по гороскопу, и внешне, и по характеру. Порой я нахожу что-то новое в себе, глядя на него. Иногда смотрю на сына – и становится очевидным, что некоторые черты моего характера, казавшиеся мне изумительными, легкими, прекрасными и доставляющими окружающим только радость, на самом деле не так уж замечательны, а иногда просто невыносимы и чудовищны. Андрей – упорный мальчик, такой радостно упорный, его невозможно в чем-то переубедить или остановить в достижении цели. Я всегда считала, что упорство – это позитивное качество, и культивировала его в себе. Но, соприкоснувшись со своим двойником, поняла, что заблуждалась, потому что у медали, как известно, две стороны.
Видимо, Господь Бог специально сделал сына моим отражением, чтобы я увидела себя. Норов, упрямство – полюбоваться на них со стороны очень полезно. Я смотрю на Андрея и исправляюсь сама.

Любовь к себе

– В одном интервью я читала, вы называете себя человеком не эмоциональным, а скорее рациональным.

– Это какие-то чужие умозаключения. Наоборот, моя иррациональность всегда была гораздо сильнее рациональности. Но я не склонна жить иллюзиями. Они мешают жить и имеют свойство очень болезненно развеиваться. Вера, уверенность – другое дело. Они тоже из области метафизики, но весьма конструктивные. Они не разрушают твои воздушные замки, а наоборот, дают тебе силы, чтобы идти дальше.
У меня в юности была безумная уверенность, вера, что я обязательно реализую свои идеалистические мечты. Юношеский максимализм! Еще ребенком, в пять лет, обожала балет, и больше всех – Айседору Дункан. Хотела быть на нее похожей.

– У вас бывают такие желания, которые вы точно знаете, что не сбудутся, но очень хотелось бы?

– Есть, и это страшно. Потому что невозможность сделать то, что хочу, приводит меня в исступление. Я никогда не могу смириться с отказом. В жизни бывали такие ситуации, когда мне говорили «нет», а я не слышала. Потому что не понимаю слова «нет». Даже если оно прозвучит тысячу раз, все равно не поверю. И это может тянуться долгие годы.
Но я понимаю, что какие-то мои желания уже не сбудутся по объективным причинам. Например, девочку Джульетту, увы, уже никогда не сыграю. А когда-то, в ранней юности, посмотрев потрясающий фильм Франко Дзеффирелли «Ромео и Джульетта», я стала страстно этого желать.
Жизнь, конечно, корректирует многие стремления человека. И чем дольше я живу, тем больше понимаю, что бытие само по себе приносит гораздо больше счастья, чем простое обладание чем-то. Когда тебе что-то дается, ты тут же начинаешь хотеть чего-то еще. Стремишься обладать все новым и новым, все большим и большим. Все время чего-то алчешь. И это делает тебя несчастным. Но чтобы стать счастливой, нужно просто себя ею ощутить.

– А что было вашим самым большим разочарованием?

– Когда в раннем детстве в первый раз, случайно зайдя в коломенский храм, я увидела гроб. Там шло отпевание, и меня потрясла несообразность происходящего. Я никак не могла понять, что передо мной лежит человек... Наша память хранит многое. Вряд ли смогу когда-нибудь забыть те свои давние ощущения, когда я внезапно обнаружила, что есть фатальные вещи, которые мы не в силах изменить.
Возьмите трагедии Шекспира или древнегреческих авторов, в которых есть такое понятие, как рок. Идеально, если у тебя в жизни есть возможность вовремя остановиться и просто перейти из одного жанра в другой. Существовать в древнегреческой трагедии, а потом снять с себя маску и сказать: «А сейчас будет трагикомедия или фарс». Но есть вещи, к которым невозможно относиться с юмором. Это смерть и любовь. Если к любви относишься с юмором, это ее разрушает. К любви нужно относиться трепетно.
У меня есть особенность: я стараюсь мыслить конструктивно. Если мне звонит человек и рассказывает о проблеме, ожидая, что я скажу: «Ой-ой-ой, как плохо, бедный ты, бедный», – он этого не получит. У меня не получается просто жалеть. Так устроено сознание, психика, мозг, что я сразу ищу действенный выход из сложившейся ситуации. Я убеждена, что пока мы дышим, чувствуем – в наших руках очень многое. Для меня самое сложное состояние – когда не понимаю, что можно сделать, чтобы облегчить ситуацию.

– Что тогда вас способно порадовать или развеселить?

– Множество мелочей радует, мелких, происходящих постоянно. Сидишь дома – и раздается звонок от приятного тебе человека. Или, как недавно, договорились мы с моей сестрой Машей Голубкиной встретиться в ЦДЛ. Я приехала и вижу: там сидит Павел Семенович Лунгин, которого я обожаю и люблю всем сердцем. Мы с ним просидели часа два – такая радостная неожиданность. Бог даровал мне много замечательных встреч, о которых можно было бы написать целую книгу. У музыканта есть инструмент, через который он выражает себя, – скрипка, виолончель или фортепиано. А в профессии актера инструмент – это его душа, глаза, голос, сердце, ум. Поэтому любая встреча в жизни – большая и маленькая – отпечатывается в нас.

– А с каким инструментом вы могли бы сравнить себя, собственную психофизику?

– В какие-то моменты я скрипка, а в какие-то и барабан. Я вообще не люблю никаких определений и разделений, потому что человек гораздо более многогранен, чем мы о нем думаем и чем можем описать.

– Кто ваш самый близкий человек? Кроме сына, разумеется.

– Мама, бабушка Раиса Ивановна Градова, сестра, брат, мои замечательные бывшие мужья, друзья. В общем-то, слава тебе, Господи, круг моих близких достаточно широк и продолжает расширяться. И я не хочу, чтобы он сужался. Сужение естественным путем придет с годами.

Любовь...

– Сколько личного времени забирает у вас фонд?

– Много. Если честно, я с самого начала боялась этих названий: «фонд», «организация». Это просто дело жизни, ты в него погружаешься, и оно забирает тебя целиком. И ты уже понимаешь, что здесь не может быть остановки: нормальной женщине, когда она родила ребенка, не приходит в голову мысль отдать его в детдом. Так и фонд: это дело, за которое ты несешь ответственность во всех ее видах. Как в семье. Ответственность молодого человека по отношению к людям, которые его вырастили и воспитали, должна быть и в маленькой семье, и в большой профессиональной семье.
...Иногда я плачу. Из-за того, что вижу людей, которые стали совершенно одинокими. Да, я могу помочь им материально, выслушать, даже поплакать с ними, но избавить их от боли не в силах.
Я уже остро ощутила, что memento mori – помни о смерти – очень важная фраза. Понимаю, что человек призван за свою жизнь отдать как можно больше. Копить – смысла не имеет вообще. Ни деньги, ни эмоции. Чем больше копишь, тем страшнее с этим расставаться. Человек приходит в мир, чтобы максимально отдать. И уйти облегченным. Отдать любовь.

– Что значит для вас любовь?

– Очень часто любовью называют какое-то эгоистическое чувство, когда один человек, например, хочет, чтобы другой принадлежал ему. Я бы скорее назвала то чувство страстью, но не любовью. А любовь общечеловеческая не требует ничего взамен. Это и есть свободная любовь в хорошем смысле этого слова. А то, что сейчас принято называть в нашем мире свободной любовью, не имеет к ней отношения. Такая любовь – постоянная гонка за какой-то мнимой свободой и независимостью, сплошной эгоизм и удовлетворение своих желаний – по сути, огромнейшая зависимость, которая губит человека.

– А что вы в людях любите?

– Естественность. Когда человек живой. С правильными и неправильными характерными качествами. Я вообще люблю живое. Когда бьется сердце, меняется настроение, бегут мысли. Когда человек не статичен, в движении, влюбляется, плачет, горюет, сопереживает и не скрывает свои эмоции под глянцевым слоем, стремится к осуществлению своих желаний, даже тех, которые кажутся призрачными.
Когда мы открывали фонд, нас спрашивали: «А вы понимали, что это сложно? А вы не сомневались, сможете или нет, хватит ли сил?» И у всех троих учредителей был один ответ: «Не сомневались ни на йоту». Хотя, по сути, затея была достаточно безбашенная и самонадеянная. Но я знала, что будет так, как мы хотим. Вера сворачивает горы. Любой из нас добр – нужно только достучаться до сердца. Ты приходишь к человеку и говоришь: «Дорогой мой, ну неужели ты не поможешь? Это невозможно, такого просто быть не может, чтобы ты – и не помог!» Но как только возникает малейшее сомнение: кто-то кому-то рассказал, что когда-то этот человек отказал и что, наверное, ему это все безразлично, – в ту же минуту ты находишь подтверждение своим сомнениям. Что транслируешь в этот мир, то и получаешь от него зеркально. Своими мыслями мы материализуем пространство вокруг себя. Даже в мелочах. Например, просыпаешься с плохим настроением – и весь день видишь вокруг только плохое. А просыпаешься с хорошим настроением – видишь подтверждение хорошего. Все идет изнутри, из нашего сердца.
Я открыла для себя еще один закон: чем больше отдаешь, тем больше получаешь. Помните притчу о пяти хлебах, которыми Иисус накормил огромное количество народа? На примере нашего фонда я поняла, что все происходит по какому-то неведомому закону, не просчитываемому на бумаге. Фонд – не коммерческое учреждение, невозможно просчитать: здесь мы вложили, а там поимели. Фонд живет по другим законам, не коммерческим, но не менее сильным.